Джеймс Ганн - Чудеса магии

Пока я раздумывал об этом, красноносый старик исчез. Прохожие около Прокураций становились все реже и реже. Время от времени один из них останавливался на мгновение, заглядывал в кафе и удалялся, напевая или постукивая тростью по гулкому тротуару. Я смотрел на них рассеянно, когда внезапно внимание мое было привлечено высоким силуэтом, который встал перед окном, размахивая руками. Мгновенье спустя, чуть не опрокинув полой своего плаща пустой стакан, оставленный человеком с красным носом, мой приятель Тиберио Прентиналья уже сидел рядом со мной на бархатном диване и восклицал, сжимая мне руки:

— В Венеции! В Венеции! И не предупредив меня о приезде, меня, своего милого Прентиналью! В Венеции! И давно уже?

Если я называю синьора Тиберио Прентиналью своим другом, то потому, что он завладел этим именем с такой настойчивостью и уверенностью, что мне оставалось лишь подчиниться его сердечному расположению, столь решительному и деспотическому. Сказать по правде, я знал Прентиналью уже несколько лет, но это знакомство, присвоившее ему титул «друга», возникло менее по моей охоте, чем по воле этого замечательного существа. Я подчинился неизбежному, — ибо для человека, более или менее регулярно появляющегося в Венеции, знакомство с Прентинальей неотвратимо. Прентиналья ведет себя так, что избежать этого совершенно невозможно. Для него вопрос чести — чтобы ни один иностранец не ускользнул от его дружеского расположения, которое, однако, он умеет сделать весьма приятным. Другом Прентинальи становишься прежде всего потому, что он этого хочет, а затем остаешься им уже по собственному желанию. И вообще, Прентиналья — человек, без которого в Венеции обойтись немыслимо.

Тиберио Прентиналья — долговязый малый, худой и неуклюжий, истый венецианец времен Светлейшей Республики, времен Гоцци и Казановы. Он одет в просторное платье, закутан в плащ, на голове фетровая шляпа. Лицо длинное и желтое, с большим носом, господствующим над ртом, тонким и извилистым, зараз болтливым и умеющим хранить тайны, с двумя тесно посаженными глазами, бегающими и живыми. Он пользуется своим лицом как маской. Благодаря этому, он походит на тип из итальянской комедии, с выражением лица живым, хитрым и таинственным. В нем чувствуется гибкость и тонкость, и, хотя он любит прикидываться пылким собеседником, его обдуманное красноречие полно умной расчетливости. При всем том он кажется слегка неуравновешенным, чудаковатым, чуть-чуть сумасшедшим. Персонаж комедии или фантастического рассказа, он словно создан из сочетания нескольких обличий. В его характере немало черт противоречивых, но они связаны тончайшими нитями.

Прентиналья в одно и то же время суевер и безбожник, фантазер и практик. Можно было бы продолжить перечень противоположностей в его характере. В итоге, он — занимательное существо, о котором можно много спорить, но вывод будет всегда один: никто лучше его не знает Венецию в ее прошлом и настоящем, в ее искусстве и ее живописности, в ее старинных и современных нравах, в каждом ее камне, в самом неуловимом ее отблеске. Добавим еще — и со всеми ее обитателями, — ибо никто и ничто не ускользает от его внимания и любопытства. Как только вы вступили в Венецию, вы уже по праву принадлежите Прентиналье, и вам не приходится раскаиваться, так как он неистощим в средствах, всегда готов вам служить проводником и посредником, показать город и ввести в общество, руководить прогулками и устраивать желаемые встречи, а также дать сведения, в которых явится надобность. Он — живая хроника Венеции, услужливый посредник как в приобретении картины, так и в покупке зонтика. Он знает вдоль и поперек все и вся. Венецианец из венецианцев, он живет в Венеции, и живет ею в полнейшем смысле слова, притом самым честным образом. У него сто профессий и ни одной определенной. Он — исполнитель тысячи планов, остроумных или нелепых, какие могут возникнуть только в Венеции. По преимуществу он занимается продажей недвижимости, но может также служить экспертом по картинам и предметам искусства. Он устраивает дворцы для богатых иностранцев. Его операции простираются и на «твердую почву», у него есть дела в Местре, в Фузино, в Доло, в Мира, в Стра, в Падуе, в Тревизо. Это дает ему возможность жить в маленьком изящном палаццо, обставленном по венециански, где он готов продать все, что вы только у него попросите, — и тем не менее он любит свои вещи, потому что мой друг Прентиналья — человек со вкусом и знаниями. Я вспоминаю наши совместные посещения Архива и Академии, где он меня совершенно очаровал верностью и точностью своих знаний. Он сделал Городскому Музею несколько ценных приношений, одно из которых — удивительный театр марионеток, представляющий персонажей итальянской комедии и Карнавала.

Сам он — одна из таких кукол, притом из числа наиболее забавных. Его можно было бы вообразить в labaro e baula [9]с белой маской, в парике и треуголке. Он не лишен ума, а при случае возмещает его красноречием. Он оживляется и приходит в возбуждение, затем погружается в долгое молчание, как будто оборвалась нитка, приводившая его в движение… О чем он думает в эти минуты? Какая-нибудь коммерческая комбинация? Любовная интрига? Замышляет ли какую-нибудь новую мистификацию (он любитель их, это тоже черта его характера), или обдумывает одну из тех фантастических историй, которые так любит рассказывать, под конец сам пугаясь, — ибо, как я уже говорил, он суеверен? Он верит в дьявола, в призраки, в выходцев с того света, в «духов», как верил в них добрый Карло Гоцци, о котором им написано исследование, не лишенное эрудиции. Он хвастается знанием Кабалы и утверждает, что ему известны все тайны гномов и саламандр. Он даже думает, что способен построить «пирамиду», как это делал Казанова для сенатора Бригадино и его друзей. Быть может, Тиберио Прентиналья и впрямь немного колдун, но во всяком случае он услужливый малый и приятный чудак, который, чтобы разрешить все трудности существования, проявляет немало фантазии и виртуозности.

Таков человек, который сел рядом со мной под «китайцем» Флориана. Если я позволил себе столь подробно остановиться на нем, то вовсе не потому, что ему придется часто появляться в моем рассказе. Мы встретимся с ним лишь в эпилоге этих происшествий, в которых он не скажу, чтобы был замешан, но все же принял некоторое участие в их завязке. Впрочем, если он и олицетворил собой лишь слепой случай, то уже и это оправдывает достаточно подробно начертанный мной портрет старого сотоварища моей венецианской жизни, вновь обретенного в этот вечер.

Возвращаясь к его внезапному появлению в кафе Флориан, скажу, что оно показалось мне как нельзя более кстати, чтобы выручить меня из затруднения. Прентиналья, конечно, немедленно даст мне несколько адресов, и я смогу найти подходящее для себя помещение; но я предвидел, что прежде, чем удастся завести об этом речь, мне придется дать ответ на некоторые предварительные вопросы. Прентиналья уже повторял тот, который задал мне в первую минуту встречи: