Алина Реник - В лабиринтах вечности

— Нет…, нет…, нет!

Она бежала по узким улочкам, с трудом пробиваясь сквозь толпу. Кого-то задевала, об кого-то ударялась, налетала на открытые двери, путалась в вывешенных на продажу коврах и одеждах, спотыкалась о мешки с фасолью и специями, что стояли возле каждой лавки. Мешки падали, содержимое их сыпалось под ноги прохожим, а она, не оборачиваясь, бежала дальше. Ей вслед неслись проклятия. Она их не слышала, и не понимала.

Ничего не понимала…

Обдавало холодным потом. Мокрые пряди волос налипли на лицо. Трясло от охватившего панического ужаса — люди, которых она видела все эти дни, или чье присутствие ощущала, все что-то хотели от нее. Их то требовательные, то едкие взгляды, заставляли ее содрогаться от одной только мысли — они все что-то знают, а она — нет… Она просто не знала, что им всем от нее надо! Неизвестность душила, давящей волной подкатывала к горлу. Удушающий протест вызывало все: и ночные гости, и «случайный водитель», что, словно скинув маску, вдруг в покаянной истерике заламывает руки и просит у нее прощения, как у «Госпожи», и при этом отлично понимает русский! И как понимает! А старик? Зачем ему понадобился медальон? Мамин медальон! Зачем?!

— Боже, что они все от меня хотят? Что же это такое?!

Мумии, саркофаги, волны узнавания, запахи, таинственный Жук, знаки на нем, лица арабов, странные вопросы и странные ответы… Всё неслось каруселью. Она понимала, что именно она и есть тот центр, вокруг которого всё и вертится. Чем больше пытается понять, ну хоть ухватить малую толику сути в этом калейдоскопе, тем тяжелей ей остановить этот чудовищный вихрь. И вскоре всё настолько слилось в одну пеструю массу…, кружилось, как смерч, что она уже и не отличала, где день сегодняшний и вчерашний, где явь, где сон, и лишь догадывалась по мимолетным всполохам, что проносились в сознании. Она силилась остановить это кружение, но уже не могла: всё вертелось, сливалось, и остановить этот хаос мыслей — вопросов было невозможно…

«Почему? Зачем? Что это? Кто я?»

…Земля стремительно уплывала из под ног…

— Какая луна!

— Да, деточка, луна чудо как хороша. Сегодня полнолуние, — проговорила бабушка Александра, отвлеклась от вязания, посмотрела поверх очков на Беллу, что стояла у распахнутого окна, — mon cher, ты побереглась бы — вечер прохладный, а то как бы не застудилась.

Луна медленно переплывала с одной горы на другую, цеплялась за острые выступы хребтов и исчезала в темном кружеве деревьев…

Вдруг боль резкая, острая! Белла вскрикнула, инстинктивно согнулась, придержала живот, оберегая ребёнка внутри себя от этой ужасной боли. (Хотя, возможно, именно он и был виновником). Мгновение, и боль прошла так же внезапно, как и появилась.

— …Qu'est-ce que c'est? mon cher? — пристально вглядываясь в лицо внучки, произнесла бабушка.

— Да что-то кольнуло, — всё, также придерживая животик и прислушиваясь к себе, ответила Белла.

Боль утихла, и она улыбнулась бабушке.

— Прошло… Ложная тревога…

Но через двадцать минут всё повторилось, и ещё, и ещё…

Когда схватки начали повторяться с меньшими интервалами, и Белла менялась в лице до неузнаваемости, бабушка Александра не выдержала и позволила себе несмелое, но настойчивое предположение:

— Деточка, а не вызвать ли нам врача? Мне кажется, у нас преждевременные роды!

— Бабушка, может это аппендицит?

— Да, да, деточка, аппендицит! — не удержалась от иронической улыбки старушка, — восьмимесячный, Mon cher!

Боль продолжала нарастать и вскоре превратилась в одну ужасную, опоясывающую всё тело боль. Белла ходила, корчилась и ждала, когда акушерка, — толстая узбечка, — соизволит обратить на неё внимание. Но почему-то та не считала нужным тратить на роженицу своего драгоценного внимания — она бродила из одной пустой палаты в другую, что-то перекладывая и переставляя там, шумела инструментом и звуки железа разносились стальным эхом по родовому залу, при этом она нарочито не замечала ходившей за ней по пятам роженицы. Создав видимость работы — проведя «сложнейшие» манипуляции с инструментами, акушерка уселась за стол, подтянула к себе папку с бумагами, взяла ручку и, подняв большие, ленивые, как у коровы глаза, сказала:

— Имя твое, — произнесла по-русски, но с сильным узбекским акцентом.

— Белла, — бледными губами прошелестела роженица.

— Бичора! (с узбекского буквально: Бедняжка), — покачала головой акушерка, словно предчувствуя исход всего этого мероприятия, — Бичора!

Почти час она задавала вопросы. Белла, пытаясь не кричать от боли, отвечала, акушерка нехотя, никуда не спеша записывала. Когда долгая процедура приёма была закончена, акушерка с усилием оторвала от стула своё грузное тело и, перекатываясь, как утка, с ноги на ногу, отвела роженицу в палату. Указала на кровать коротеньким пальцем, коверкая слова, пробурчала:

— Вот, ложись, спи, рожать тебе ещё рано. И не кричи, терпи! — сказала и уковыляла, тяжело припадая на одутловатые ноги.

Белла опустилась на кровать, серебристые капельки стекали по щекам. Плакала то ли от боли, то ли от обиды, то ли от одиночества — в этом поселковом роддоме сегодня она одна. И так ей было одиноко, так горько!

Раньше она думала, что когда она будет рожать, то весь мир, затаив дыхание, замрет в ожидании: «Как же там у нее? Что? Как?» Но оказывается, мир не замер, и никто не стоит под окнами, и любимый где-то далеко! И она совершенно одна! Одиночество придавало её слезам горький привкус…

Ночью Сергей долго не мог уснуть — терзали кошмары. Смутные предчувствия и видения хороводили в воспалённом мозгу и никак не покидали его. То колоссы Рамсеса гонялись за ним, стремясь раздавить его, а он все увёртывался от них и пытался бежать, но ноги от страха словно врастали в землю. Он силился кричать, его крик тонул в ртутном мареве раскаленного солнца. То мумии с пустыми глазницами, как бабочки вились вокруг него и, расставив руки с белыми свисающими бинтами, старались поймать и обмотать этими погребальными лентами. От их прикосновений он вздрагивал, как от прикосновений к оголённому электрическому проводу. И он опять пытался бежать, но мумии настигали его и, обматывая с ног до головы бинтами, душили, заглядывали ему в лицо черными глазницами, дико смеясь…

Задыхался, отбивался от них, на какое-то время ему удавалось вырваться, но мумии вновь настигали его.

Он уже совсем выбился из сил — кольцо из мумии все больше сжималось — они, вытянув вперед руки, шевеля скрученными пальцами, уже почти дотягивались до его шеи, мерзко шипели пустыми ртами…