Алина Реник - В лабиринтах вечности

Несколько месяцев почти на четвереньках они облазили все развалины в Саисе, исследовали каждый дюйм.

Да, тронь любой камень и страничка истории, как на ладони с загадками и тайнами, бери — изучай.

Но нигде: ни длинных рассказов об острове, что «за одни ужасные сутки ушёл под воду», как об этом говорилось у Платона, ни таинственных иероглифов на стенах храмов в Саисе, ни обрывочных записей об Атлантах не было! Пауль мечтал найти хотя бы обрывки каких-то слов, даже пусть похожих иероглифов на слова Атлантида или Атланты или может производных от них, но ничего подобного не было! Да, он делал скидку на давность лет — на прошедшие тысячелетия, … и все же верил, что-то должно было уцелеть, сохраниться. Но нигде, и ничего! Проходили дни за днями, один древний город Дельты сменял другой — Саис, Танис, Бубастис — поиски не приносили результатов. Картуши фараонов, вереница дат, эпох и событий, но ничего не приближало их к тайне Атлантов и к тому, о чем писал дед. Пауля постоянно, помимо его воли, терзали сомнения: «А может всё — и завещание и древняя ваза с монетками — это всего лишь последняя шутка моего деда?!» И отчаяние с каждым днём всё больше овладевало им: «Не стоило ехать сюда! Зря я так погорячился! Зря!»

Но самое парадоксальное, что к сомнениям в подлинности завещания деда стало примешиваться странное, необъяснимое чувство, какого-то разительного — идущего рядом с его поисками Атлантиды — несоответствия.

Иногда ему казалось, что он в кромешной тьме с вытянутыми вперед руками пытается идти по тоненькому рельсу, но рядом есть где-то другой такой же и его присутствие он не ощущает, а только интуитивно предполагает, что это два одинаковых пути и идут они в одном направлении. Нет, даже не так, он чувствовал, что эти рельсы выходят из одной точки и ведут в одном направлении — они рядом, они едины, но никогда не пересекаются, как параллельные миры.

А вызвало это странное чувство разительное несоответствие. Чем больше он видел древних артефактов: скульптур, пирамид, саркофагов, и даже самых обычных гранитных блоков (весом в несколько тонн!), тем больше его охватывал необъяснимый протест. «Как при наличии всего лишь медных инструментов, можно было производить ТАКОЕ?»

Даже не будучи сведущим во всех токарных, фрезерных тонкостях, он понимал: подобные четкие линии и подобные распилы, какие на гранитных саркофагах, невозможно сделать, имея под рукой всего лишь примитивные инструменты. Кто-то помогал им, этим древним египтянам! Но тогда кто? Чьих рук все эти саркофаги, вазы, чаши, колоссы удивительно как исполненные? Пирамиды?

Как-то ему на глаза попались работы Флидриса Питри, где ученый делал удивительное заключение, что первые династии обладали куда, как большими знаниями и главное уменьями(!), чем последующие, а со временем египтяне растеряли почти все знания. И Пауль теперь, так же как Питри задавался вопросом: «Чьи(!) знания были утрачены?!»

Вероятно, была более развитая працивилизация? Но тогда, почему к моменту строительства пирамид египтяне не додумались до колеса, а волокли тяжеленые блоки на санях — волокушах?

Парадокс?

Парадокс!

А может, египтянам не нужно было колесо для передвижения тяжестей, и они пользовались чем-то более техничным, но тогда чем?

Голова у Пауля шла кругом — многие вещи просто не состыковывались в его сознании. Это там, в Париже, в кабинете, можно было выстраивать версии, отталкиваясь от того, что уже имеешь, применяя логику и мышление современного человека. Это там всё просто! Здесь же, в Египте, все стройные версии летели к чертям. Ничего не состыковывалось… и явно диссонировало друг с другом.

Сложность для Пауля заключалась ещё и в том, что он не читал иероглифы. Видел надпись всю целиком, восхищался рисунком и четкостью линий, мастерством исполнения, но собрать в единое целое, применяя все тонкости древней грамматики, абсолютно одинаковых птиц и человечков, не мог. Для него надпись из десяти знаков становилась буквально камнем преткновения. Здесь бы и закончилось его путешествие в тайны Египта, если бы на помощь не приходил Мустафа.

— Это же так просто смотри: этот сокол обозначает…, — дружелюбно начинал он.

— А вот как ты видишь, что это сокол, а не другая птица?

— Так же, как ты отличаешь день от ночи. У сокола очень четкий горделивый профиль, ошибиться невозможно, и этот знак обозначает Гора. А этот знак Хапи — Бог Нила. Этот — сидящий мужчина — юношу, и он ученик, а этот знак означает: «писать». Предложение читаем снизу верх…

— Почему?

— Да потому, что детерминатив стоит снизу.

— …и получаем?

— Ученик записывает: «Посеял ученик ячмень, и ждет от богов Гора и Хапи…

— Благодати, — улыбнулся Пауль.

Мустафа не уловил иронии и серьёзно ответил:

— Ну, если так можно сказать, то да.

Пауль устыдился своему сарказму, и с сожалением сказал:

— Хотелось бы и мне читать, как ты!

— Учись, — просто сказал Мустафа, — я же научился.

— Легко сказать… — тихо промямлил Пауль, чувствуя неприятные, удушающие тиски чуть ли не в горле, подумал: «Вот теперь еще и серая зависть, дорогой Пауль». — Мустафа, мне так тяжело даются все эти иероглифы! Давай, оставим их, я могу отличить пару иероглифов — вот и достаточно. Главное не распыляться сейчас на частности. Ты, Мустафа, читай, переводи тексты, а я буду собирать крупицы истины воедино и идти, идти к своей цели.

— А если я утаю от тебя именно те крупицы, которые ты так ищешь? А?

— Ну, нет, верный мой друг, ты не утаишь от меня Истины!

Отчасти это была правда. Мустафа — смышленый малый, неопределенного возраста — худенький, щупленький, с темными пытливыми глазами. Он на все смотрел восторженно и радостно, а главное с интересом, и настолько хорошо знал все мифы и сказания Египта, что был просто находкой. В какой-то момент Пауль стал испытывать к нему неопределённое мистическое благоговенье: на любой даже на самый трудный вопрос у Мустафы находился четкий ответ, будто он читал с листа, а самое парадоксальное — Паулю иногда казалось, что Мустафа так же четко читает и его мысли!

— А как бы ты перевел «Усер-Маат-Ра»? — Пауль тростью приподнял свою шляпу.

— «МОГУЧА ИСТИНА РА!» — с пафосом перевел Мустафа.

— И что это значит?

— То и значит: Истина Ра велика и необъятна! «Могуча Истина Ра» — это тронное имя Рамсеса II!

— Как Рамсеса?! У него же другое имя? — удивился, но тут же вспомнил, — Ах, да! Я забыл! Фараоны имели несколько имён.

— Вот именно!

Мустафа подошел поближе к саркофагу, склонился над письменами, произнес:

— Смотри, какая интересная дальше надпись: «Я, Усер-Маат-Ра, царь царей. Осирис, владыка вечности, Первый среди западных, бог великий, владыка неба, кто восходит и заходит в двух горизонтах, кто является торжествующим в короне Атеф; Исида великая, мать бога, Око Ра, владычица всех богов; да дадут они жертвы провизией и всякими прекрасными и чистыми вещами…