Алина Реник - В лабиринтах вечности

— Но, постой! — резко прервал его Пауль. — У такого великого правителя не мог быть подобный саркофаг! Из обычного гранита? — он вновь пренебрежительно ткнул в гранитный постамент тростью.

— Возможно, этот саркофаг был приготовлен для ложной гробницы Рамсеса — кенотафа. А потом достался кому-то другому. Нашли-то Рамсеса, вообще, в простом деревянном!

— И кому же мог достаться этот гроб?

— Саркофаг? Ну… Возможно… Его сынок Мернептах — следующий правитель, правил недолго, и наверняка не успел обзавестись в мир иной всем должным, поэтому позаимствовал у собственного отца все, что мог, а затем, возможно, Рамсес третий мало того, что присвоил его деяния, так ещё и имя позаимствовал «Усер-Маат-Ра»!

— Ну, присвоил, так присвоил… — хотел было отмахнуться от каких-то обличительных речей Пауль. (Мустафа уж больно занервничал и его глаза, до того спокойные, вдруг налились кровью, и он с пафосом продолжал).

— Э… нет, это очень важно! Человека нет без имени! Он присвоил имя, можно сказать, узурпировал его, украл! Да ещё и приписал себе все деяния, что совершил Великий Рамсес!

Пауль покосился на Мустафу, тот уж очень как-то рьяно защищал этого фараона, уж как-то с надрывом, словно это именно его деда вычеркивали из анналов истории или обошли при награждении железным крестом.

— Хорошо, хорошо! Важно, так важно! Меня интересует другое: как они могли сделать это? — Пауль указал тростью на тоненькую линию в стыке гранитного саркофага — едва заметный пропил. — Здесь явно древний мастер сделал неверное движение каким-то мощным инструментом, или, вернее сказать, не удержал инструмент, поэтому и пропилил эту «ненужную» бороздку! Согласись, если ты пилишь гранит обычной пилой и каждое движение для тебя в тягость, то ты не будешь зря тратить время и силы на подобные бороздки, вернее сказать, на ошибки! Да, и не возможно это…

— Почему?

— Чем это пилили?!

Мустафа насторожился…

— Чем можно сделать подобное?!

…Мустафа пожал плечами…

— Хорошо, оставим этот пропил. А вот смотри ещё. Как, имея лишь базальтовые молотки и медные пилы, можно было вот так это выточить? — и он провел по наружному стыку саркофага. — Нет, это даже не выточить, а СОТВОРИТЬ! Я не перестаю удивляться такому мастерству. Это же просто парадокс: саркофаги, сфинксы, гранитные блоки, пирамиды есть, а инструмента, которым возможно это сделать — нет! Нет инструментария! Тебя это не удивляет?!

Мустафа покачал головой, но при этом он опять как-то странно покосился на Пауля.

В темных глазах араба, будто что-то блеснуло, или Паулю показалось, или это действительно было, но Мустафа почему-то смутился, занервничал и, нервно перебирая белый полотняный гельбабий, постарался перевести разговор в другое русло, но получилось это как-то неловко. Пауль насторожился. «Почему его так перекосило?» — только и мелькнуло у него, и, совсем не прислушиваясь к собственному внутреннему голосу, Пауль продолжал:

— Я чем больше нахожусь здесь, тем больше меня охватывают сомнения. Не верю никому, ни одному ученому, кто пытается убедить меня и весь мир, что все эти гранитные колоссы, а также нефритовые и алебастровые вазы тончайшей работы можно было изготовить при помощи медных пил или базальтовых молотков! Невозможно это! Не стыкуется всё это! Инструмент, который имели древние египтяне, не соответствует тому, что они как бы ими «делали»!!! Понимаешь, я не понимаю, КАК они могли это всё делать?!

— Как? Просто, брали зубила, молотки и работали…

— Для вот этого, этого и этого… — Пауль быстро указывал то на пропилы, то на стыки, то на внутренние углы саркофага, — нужны более совершенные станки! А точность? Какая у них была астрономическая точность! Да, и почему первые династии имели более высокий уровень, а вот следующие династии, словно как подзабыли знания предков, а со временем и вовсе утратили их! Почему?

— …они приходили ко всему путём проб и ошибок…, — неуверенно парировал Мустафа.

— И где же логика? Если предки знали и могли больше, нежели их потомки? Ты не находишь здесь некую нестыковку, некий провал? Если доходили до всего сами, то должны были беречь, беречь знания! И как зеницу ока — хранить добытое с таким трудом, а главное — должны остаться хоть какие-то следы переходных периодов. А их нет! Я не вижу! Поэтому я прихожу к выводу: кто-то внес сюда свои знания и, возможно, умения…

Пауль запнулся, в голове внезапно родилась крамольная мысль, а что, если и инструментарий, и знания пришли, а потом покинули древний Египет в одночасье? Но тогда с кем? Уж не Атланты ли покинули эти земли? Пик расцвета египетской цивилизации приходиться на правление XVIII и XIX династии, то есть последний её проблеск был как раз во времена Рамсеса II! Почему на протяжении последующих веков Египет словно впал в кому, и уже ничто не могло воскресить былую мощь Сфинкса? Колосс рухнул?! Тогда, возможно, кто-то до этого был его опорой, силой, знанием?!

— Так ты…, ты полагаешь… Атланты? — торопливо вставил и тут же потупился Мустафа. Неестественная бледность разливалась по его смуглому лицу.

— Да, хотелось бы верить, хотелось бы думать, что это были атланты! Хотелось бы! — мечтательно произнёс Пауль, совершенно не замечая, что он думает, а Мустафа вторит его мыслям. — Хотелось бы думать! Тогда я бы завершил дело моего деда. Но пока нет доказательств, а без веских, серьёзных, понимаешь ли, НЕОПРОВЕРЖИМЫХ доказательств — никто мне не поверит! Как жаль, — потупился он, — Как жаль! Но ведь должна быть эта Прародительница цивилизации! Должна! Прав был Питри, прав, когда говорил: «толчок был извне»! Прав! Но кто это был? Шумеры? Минойцы? Кто?

Пауль замолчал, лишь изредка шевелил губами, поднимал брови — он мысленно соединял несоединимое, и выискивал какие-то неопровержимые доказательства своей теории.

Мустафа тоже молчал, и думал почти о том же.

Он изредка украдкой косился на Пауля, как, если бы боялся своих мыслей, которые немец может услышать.

Неожиданно он сказал:

— Знаешь, а не поехать ли нам в Асуан?!

— Зачем? — удивился Пауль. — Всё что, возможно, касается Атлантиды здесь, на севере, в Дельте. И только здесь! Ну, возможно, еще где-то на Синайском полуострове…

— А я думаю, тебе будет интересно, — араб опустил глаза. В нём явно боролось двойственное, он и сам уже боялся, что немец согласится.

— Да, не поеду я в Асуан! Мне там нечего делать! Ничего интересного для меня там нет!

Как-то уж очень заносчиво он сказал, да так что все сомнения и, вероятно, переживания в правильности своего поступка в душе Мустафы сразу и оборвались. Араб напыжился, покраснел, точно его задели за самое живое, и выпалил:

— Ах, так! Вы, европейцы, никогда не прислушиваетесь к нам! Вы видите в нас лишь малограмотных арабов! А то, что мы и есть наследники тех самых Великих Знаний, которые для вас — европейцев — не доступны, вы не хотите видеть, не хотите знать!