Клайв Баркер - Сияние во тьме [сборник litres]

– Хочу увидеть… как моя малышка… вырастет.

– Я не могу, – отвечает Элиана.

– Пожалуйста.

– Тебе придется оставить прошлую жизнь позади.

– Не… понимаю…

– Твоя дочь превратится в сон. – Элиана не добавляет, что вид матери вызовет у девочки ужас.

– Нет. – Судорога выгибает тело Кейт. Глаза вот-вот закроются. Она тянет руку к маленькой девочке, сидящей рядом. – Мелисса.

– Я найду ее, – говорит Элиана.

Она все еще в голове женщины, когда та умирает. Ей всегда было любопытно, на что похожа смерть. Когда-нибудь пробьет и ее час. А может, она будет жить вечно.

Совсем скоро дикие кошки, крысы и другие уличные падальщики накинутся на трупы в переулке. Ей хочется защитить Кейт от надругательства, но мир в любом случае возьмет свое.

Элиана поворачивается к другим телам – жертвы и убийцы, чью кровь она уже попробовала. Она будет пировать до прибытия падальщиков, возьмет себе мяса на несколько дней. Потом приедут люди с красными и синими мигалками и заберут останки.

Что дальше?

Будущее Элиану не пугает. Даже без подарков Повелителя Сумерек в нищем уголке этого мрачного города всегда найдется еда.

Канонизация святого Раймонда Краучэндского, как и большинство английских вознесений, имела место в январе. Это сумрачное время лучше других подходило для визита в страну – так считали в небесных кругах. Месяцем раньше глаза детей смотрели ввысь – в надежде увидеть северных оленей и сани. Месяцем позже веяние весны, пусть и слабое, достаточно обостряло интуицию душ, омраченных тоской. По словам некоторых, ангельское благоухание можно унюхать за четверть мили (как запах мокрой псины или прокисших сливок), а значит, чем более подавлены люди, тем выше шанс, что акт божественного вмешательства (к примеру, взятие святого в небесную славу) не привлечет лишнего внимания.

Итак, шел январь. Семнадцатое. Пятница. Сырая, холодная и туманная – идеальная для тайной канонизации. Раймонд Покок, будущий святой, жил в миленьком, но темноватом переулке в четверти мили от главной улицы Крауч-Энда, и, учитывая, что к четырем пополудни дождевые тучи сговорились с сумерками и затянули весь горизонт, оставив лишь жалкие крупицы света, никто не увидел, как ангел Софус Демдарита спустилась с небес.

Софус была не новичком в подобных делах. Покок, целитель детей, должен был стать третьей душой, поднятой ею из царства земного в небесное за год с небольшим. Но этим вечером в воздухе витало ощущение неправильности происходящего. Как только она ступила в убогую квартирку Раймонда, желая потихоньку забрать его, яркий хозяйский попугай, сгорбившийся на подоконнике, вскочил и заорал, поднимая тревогу. Покок попытался утихомирить его, но на птичьи крики отозвались соседи сбоку и снизу, требуя тишины. Когда ее не последовало, они пришли на порог Святого, угрожая и птице, и хозяину, и, обнаружив, что дверь не заперта, распахнули ее.

Софус была пацифисткой. Многие в Небесном Воинстве с удовольствием рвались в драку, если знали, что уйдут от ответственности, но ее отец служил легионером во время Чистки Диса и рассказывал дочери ужасающие истории о той резне. Теперь ее тошнило от одной мысли о кровопролитии. Вместо того чтобы убить свидетелей у двери и сразу решить кучу проблем, Софус попыталась извлечь Покока из его убожества быстро и впечатляюще, дабы застывшие на пороге не поверили своим глазам.

Сперва она залила безрадостную комнатушку таким ослепительным небесным огнем, что свидетелям пришлось закрыть лица руками и отступить в грязный коридор. Затем Софус обняла доброго малого Раймонда и запечатлела на его челе поцелуй канонизации. От касания ее уст его костный мозг испарился, и плоть обратилась в дух. Наконец, она подняла его – одним взором заставив исчезнуть потолок, балки и крышу дома – и вознесла в рай.

Онемевшие от ужаса и потрясения свидетели бросились к себе и заперлись, дабы чудо не явилось за ними. Дом замер. Шел дождь и – вместе с ним – ночь.

Во Множестве Покоев Святого Раймонда Краучэндского встречали торжественными речами и хвалой. Его омыли и облачили в одежды столь прекрасные, что он возрыдал, и повлекли к Трону, дабы он поведал о совершенных им благодеяниях. Когда он тихонько заметил, что кичиться делами своими нескромно, ему объяснили: скромность придумал Падший, дабы люди меньше думали о себе и никто не осмелился обличать его похвальбу.

Прошел только час с тех пор, как Раймонд сидел в своей комнатке, сочиняя стих о трагедии плоти, но былое убожество превратилось в меркнущее воспоминание. Если бы его спросили о тварях, с коими он делил жилье, святой, скорее всего, не смог бы назвать их имена, более того, даже не узнал бы прежних знакомцев.

– Только посмотри на меня, – попросил попугай, вглядываясь в крохотное зеркальце, бывшее единственной уступкой святого тщеславию. – Что, черт побери, случилось?

Его перья лежали под насестом яркой кучкой. Открывшаяся кожа натянулась на костях, шелушилась и адски чесалась, но он был не против. У него появились руки и ноги и в тени – под куполом живота – болтался впечатляющий срам. Теперь его глаза смотрели вперед, а с губ (под крючковатым носом) срывалась не заученная чушь, а собственные слова.

– Я человек, – сказал он. – Боже правый, я человек!

Он говорил не с пустой комнатой. В дальнем углу, сперва сбросив панцирь, а потом увеличившись до четырех футов одиннадцати дюймов, сидела Тереза – прежде черепаха, подаренная Раймонду малышкой, которую святой своими нежными перстами избавил от заикания.

– Как это случилось? – хотел знать попугай, которого Раймонд за плохой английский назвал Пиджином [28] Пиджин – упрощенный «птичий» язык, которым вынуждены пользоваться этнические группы, говорящие на взаимно непонятных языках, но, в силу обстоятельств, вынужденные общаться. .

Тереза подняла серую голову. Она была лысой и невероятно уродливой, а ее плоть осталась такой же морщинистой и чешуйчатой, как прежде.

– Его забрал ангел, – ответила она. – И небесное присутствие каким-то образом нас изменило.

Тереза уставилась на свои скрюченные руки:

– Я чувствую себя абсолютно голой, – сказала она.

– Так и есть, – ответил Пиджин. – Ты потеряла панцирь, а я – перья. Но мы столько всего приобрели.

– Я думаю… – сказала Тереза.

– О чем?

– Вдруг мы вообще ничего не получили?

Пиджин подошел к окну и прижал пальцы к холодному стеклу.

– О, там есть на что посмотреть, – прошептал он.

– А отсюда все кажется таким жалким.

– Господь всемогущий…

– Придержи язык, – оборвала его Тереза. – Вдруг кто-нибудь слушает?