Клайв Баркер - Сияние во тьме [сборник litres]

Теперь его не стало. Его не стало, и я никогда не узнаю, догадался он или нет.

Этим утром я загадал, чтобы началось извержение супервулкана под Йеллоустоуном, Штаты покрылись расплавленным пеплом и небо стало таким же мрачно-серым, как мое состояние.

Гуси наконец улетели. На юг, полагаю, хотя температура по-прежнему не опускается ниже двадцати. Забавно. Я будто скучаю по ним и до сих пор их слышу. Вот я снова и остался один. Наедине с воспоминаниями о жене и сыне.

Призраки становятся громче.

Сегодня Рождество, но оно ничем не отличается от любого другого дня. Я встал и поставил кофе. Пока он варился, сменил тапочки на ботинки. Когда кофе был готов, я налил себе чашку и спустился к реке. Мой халат висит свободнее, чем когда-либо.

Я сижу у края воды и жду конца света.

Этим утром загадал взрыв на Три-Майл-Айленд [30] Атомная электростанция близ Геттисберга, Пенсильвания. . Она всего в девяти километрах отсюда вдоль реки. Но, как всегда, ничего не случилось.

Сегодня даже теплее, чем вчера. Слишком тепло для Рождества в Пенсильвании. Идеальная погода, чтобы поплавать.

Я сижу здесь, когда пишу это, и смотрю на место, где упал Брейлон. Я знаю, там больше нет его крови, которая забрызгала тогда угол причала, но я все равно ее вижу. Я вижу призрака.

Когда допишу, сяду на край причала и ненадолго опущу ноги в воду. И кто знает? Раз она такая теплая, я, может, поплаваю. Убить себя мне не хватает мужества, но, может, получится просто плавать, пока не устану. Видит бог, это не займет много времени. В последнее время я постоянно чувствую себя уставшим.

Интересно, увижу ли я призрака там, под водой? Интересно, будут ли они меня там ждать, в месте, куда попали после конца света?

Эллиотт Фосс, тридцать четыре года, бухгалтер из маленького городка. Ждущий в одиночестве. Глухой зимой. После полуночи. На заброшенной, засыпанной гравием стоянке возле Винчестерского кладбища.

Эллиотт выглядывал из окна в морозную темноту. Его мысли вернулись обратно к записке в кармане его брюк. Он потянулся туда и сжал джинсовую ткань. Брюки были новые – куплены для работы меньше недели назад и все еще жесткие на ощупь, – но Эллиотт почувствовал успокаивающий шорох бумаги в кармане.

Пока женщина бубнила по радио о грядущем снегопаде во всей восточной части штата, снаружи грохотал ураган, молотил по грузовику. Дыхание Эллиотта превращалось в пар, но, несмотря на отсутствие тепла в кабине, он вытер капельки пота с лица. Той же рукой он схватил с приборной панели пинтовую бутылку и жадно глотнул из нее и еще долго держал горлышком вниз после того, как та опустела. Затем швырнул ее на соседнее сиденье – бутылка звякнула о две другие, – и потянулся к дверной ручке.

Ветер вцепился в него, хлестнул открытое лицо, и пот на щеках тут же застыл. Он быстро вытащил из кармана фонарик и поправил воротник куртки, закрывая шею. Ночное небо, лишенное звезд, окружало кладбище, будто огромный черный цирковой шатер. Его голые руки безудержно тряслись, луч света дрожал над твердой землей. Откуда-то, почти заглушенный воем ветра, доносился отдаленный глухой лязг, эхом отражавшийся от земли. Он помедлил, пытаясь распознать его источник, но не смог.

Снегопад близко, подумал он, глядя на небо.

Он дотронулся рукой до покосившегося груза в кармане куртки и медленно поднялся по растрескавшимся ступеням к монументальным воротам. В рабочие часы эти ворота служили главным входом на кладбище, их всегда охранял смотритель – невысокий полноватый парень с ярко-рыжей бородой. Но в час ночи территория была давно закрыта и пуста.

При каждом шаге у Эллиотта ныли ноги. Спиртное в его организме не могло противостоять силе урагана. Глаза и уши щипало от ледяных порывов ветра. Очень хотелось отдохнуть, но содержимое записки в кармане заставляло двигаться вперед. Когда Эллиотт достиг последней ступеньки, его приветствовал ржавый висячий замок размером с кулак, который громко стучал о двойные ворота. Звук напоминал колокольный звон, предупреждающий о некой незримой опасности.

Он постоял минуту, опираясь на ворота, кривясь от внезапного ощущения холодной стали. Затем потер ладони, подошел к узкому проему, частично скрытому зарослями колючего кустарника, где забор почти примыкал к левому углу ворот. Протиснувшись в щель, Эллиотт почувствовал знакомый трепет возвращающегося возбуждения. Он бывал здесь уже столько раз… столько раз.

Но сегодня все по-другому.

Крадучись среди выцветших белых надгробий, Эллиотт в первый раз заметил, расположены они довольно необычно, словно их сбросили с неба в каком-то заранее определенном порядке. Сверху, рассуждал он, это должно выглядеть, как слишком тесная жилая застройка.

Снова посмотрев на небо, он подумал: снегопад будет сильный, и скоро. Теперь он продвигался медленнее, так же уверенно, но осторожно, чтобы не пропустить надгробие.

Он уже бывал здесь, много раз, но лучше всего помнил первое посещение – пятнадцать лет назад, днем.

Там были все. Мрачный Эллиотт, стоявший далеко позади родителей Кэсси, скрытый в скорбящей толпе. Ее отец, с гордой осанкой, положивший сильные руки на плечи обоих сыновей. Мать, облаченная в традиционно черное, стоявшая рядом с ним, сдерживающая слезы.

Сразу после службы все покинули кладбище, чтобы собраться в доме ее родителей, но Эллиотт остался. Он ждал в верхней дубовой роще, спрятавшись среди деревьев. Когда рабочие завершили погребение, он крадучись спустился с холма и сел, чтобы поговорить с любимой на свежей могиле. И это было волшебно – первый раз, когда Кэсси по-настоящему с ним говорила, когда она разделила себя с ним. В тот день он ощущал ее внутри себя и знал: все было правильно – то, что она умерла, что он убил, это блаженство.

Высоко над кладбищем сломалась гнилая ветка и рухнула на землю. Воспоминание Эллиотта о похоронах Кэсси рассеялось. Он неподвижно стоял, наблюдая, как голые деревья дрожат и качаются на ветру, голые ветки скребут и стучат друг о друга. В его сознании всплыло смутное видение – танцующие скелеты и демоны. Это называется кладбищенским танцем, сказали демоны, в их гнилых беззубых ртах извивались блестящие черви. Потанцуй с нами, Эллиотт, приглашали они, подзывая его длинными костлявыми пальцами. Идем. И ему хотелось пойти. Хотелось к ним присоединиться. Они так манили его. Идем станцуем кладбищенский танец…

Он отогнал эти мысли – слишком много спиртного, в этом все дело – и вошел в узкий овраг, разворошив ногами тонкий покров опавшей листвы. Он узнал знакомый ряд надгробий впереди и сбавил шаг. Наконец, остановился и направил луч фонарика на самую крупную плиту.