Дин Кунц - Чужие

Боясь, что ей помешают, она покинула «Бейвотч» только после того, как Джордж уехал в больницу, а Рита отправилась докупать что-то для рождественского праздника. Горничная Лавиния умоляла гостью не уезжать одной. Джинджер оставила записку, сообщив, куда едет, и выразив надежду, что хозяева не будут слишком расстроены.

Когда Пабло Джексон открыл дверь, Джинджер удивилась. Не его возрасту (около восьмидесяти) и не тому, что он чернокожий, — это она узнала из статьи в «Глоуб». Она не ожидала увидеть такого живого, энергичного восьмидесятилетнего мужчину, у которого, несмотря на возраст, не искривились ноги, не согнулась спина, не ссутулились плечи. Среднего роста (пять футов восемь дюймов), худощавый Пабло Джексон стоял перед ней, по-военному стройный, в белой рубашке и отглаженных, со стрелочкой, черных брюках. Улыбка и движение руки, приглашавшее гостью войти, говорили о бодрости и моложавости. Густые курчавые волосы ничуть не поредели, лишь поседели и, казалось, сверкали в призрачном свете, придавая хозяину причудливо-мистический вид. Он провел Джинджер в гостиную, шагая с живостью человека, лет на сорок-пятьдесят моложе его.

Гостиная тоже удивила Джинджер: она не ожидала найти такое в почтенном старинном здании, где обитает пожилой холостяк. Стены были кремовыми, диван и стулья — современными, все с одинаковой обивкой. Ковер от Эдварда Филдса, такого же кремового оттенка, как и стены, с объемным рисунком в виде волн. Были и другие цветные пятна: желтые, персиковые, зеленые, голубые подушки на диванах, две большие картины маслом, одна — кисти Пикассо. Все это создавало воздушную, яркую, теплую и современную атмосферу.

Джинджер устроилась в одном из двух стоявших лицом друг к другу кресел, разделенных маленьким столиком, у большого эркерного окна. От кофе она отказалась.

— Мистер Джексон, мне страшно признаться в этом, но я пришла к вам под выдуманным предлогом, — сказала она.

— Какое интересное начало! — Он с улыбкой закинул ногу на ногу и положил черные кисти с длинными пальцами на подлокотники кресла.

— Нет-нет, я не репортер.

— Не из газеты? — Он задумчиво разглядывал ее. — Что ж, ничего страшного. Я знал, что вы не репортер, когда впускал вас. Нынешние репортеры какие-то приглаженные и еще очень самоуверенные. Как только я увидел вас в дверях, я сказал себе: «Пабло, эта маленькая девочка — не репортер. Она настоящая».

— Мне нужна помощь, которую можете оказать только вы.

— Барышня попала в беду, — весело сказал Джексон.

Он вовсе не казался сердитым или встревоженным, чего Джинджер опасалась.

— Я боялась, что вы не примете меня, если я сообщу вам об истинной причине. Понимаете, я врач, хирург-ординатор в Мемориальном госпитале, и когда я прочла статью о вас в «Глоуб», то подумала, что вы можете мне помочь.

— Я был бы рад вас видеть, даже если бы вы продавали журналы. Восьмидесятилетний старик не должен отказывать никому… если не предпочитает проводить дни, разговаривая со стенами.

Джинджер видела, что Джексон старается создать для нее успокаивающую атмосферу, и оценила его усилия, хотя подозревала, что его светская жизнь намного интереснее ее собственной.

— И потом, даже такое закаменелое ископаемое, как я, не отказало бы в приеме такой милой девушке, как вы. Но скажите, чем я могу вам помочь?

Джинджер подалась вперед на своем кресле:

— Сначала я хочу узнать, верно ли написали о вас в «Глоуб».

Он пожал плечами:

— Настолько, насколько верно пишут в газетах. Да, действительно, мои мать и отец были американскими гражданами, жившими во Франции. Мать была известной певицей, выступала в парижских кафе до и после Первой мировой. Отец был музыкантом, как и сказано в «Глоуб». Правда и то, что мои родители были знакомы с Пикассо и рано поняли, что он гений. Меня назвали в его честь. Они купили два десятка картин Пикассо, когда его работы еще не ценились, и он подарил им еще несколько холстов. У них был bon goût [17] Хороший вкус (фр.) . . Не сотня картин, как написано в газете, только полсотни, но и это немало. Они понемногу продавали картины. Коллекция очень помогла им на пенсии, а потом и мне.

— Вы были успешным иллюзионистом?

— На протяжении более полувека, — сказал он, подняв обе руки в изящном и грациозном движении, словно удивлялся собственному долголетию. После этого жеста истинного фокусника, ритмичного и плавного, Джинджер не удивилась бы, если бы он выдернул из воздуха живых белых голубей. — И я был знаменит. Sans pareil [18] Не имел равных (фр.) . , если позволите так выразиться. Здесь я, конечно, не настолько известен, как в Европе.

— И вы гипнотизировали зрителей?

Он кивнул:

— Это было гвоздем программы. И всегда завораживало публику.

— А теперь вы помогаете полиции, гипнотизируя свидетелей преступления, чтобы они могли вспомнить забытые подробности.

— Эта работа не отнимает все мое время, — сказал он, помахав тонкой рукой, как бы в знак отрицания, на случай если такие мысли возникли у Джинджер. Казалось, все должно закончиться волшебным появлением букета цветов или колоды карт. — По правде говоря, ко мне обращались четыре раза за последние два года. Обычно я — их последняя надежда.

— И это им помогало?

— О да. Как и сказано в газете. Например, прохожий мог видеть убийство и мельком заметить машину, в которой скрылся убийца, но никак не вспомнит номера. Но если номер хотя бы на долю секунды промелькнул перед ним, цифры сидят глубоко в подсознании, ведь мы не забываем ничего из увиденного. Никогда. И вот гипнотизер вводит такого свидетеля в транс, вызывает у него регрессию — иными словами, возвращает к сцене стрельбы, просит свидетеля обратить внимание на машину. И мы получаем номер.

— Всегда?

— Не всегда. Но выигрываем чаще, чем проигрываем.

— А почему они обращаются к вам? Разве в полицейском департаменте нет психиатров, владеющих гипнозом?

— Конечно есть. Но психиатры — не гипнотизеры. Они не специализируются на этом. Я всю жизнь проводил исследования, разрабатывал собственные методики, часто дающие результат там, где обычные техники бессильны.

— Значит, вы спец по гипнозу.

— Верно. Даже спец среди спецов. Но почему вас это интересует, доктор?

Джинджер сидела, положив руки на сумочку, которая покоилась на ее коленях. По мере того как она рассказывала Пабло Джексону о своих приступах, ее пальцы сжимали сумочку все сильнее и сильнее, пока не побелели костяшки.

Непринужденные манеры Джексона сменились острым интересом, возмущением и озабоченностью.

— Бедное дитя! Бедная, бедная девочка! De mal en pis — en pis! От плохого к худшему и к еще худшему! Как это ужасно. Подождите здесь. Не шевелитесь.