Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

АНАТ. Одним из неприятных моментов проживания Чарли у меня в клинике было его упорное сопротивление заботам Кристофферсон, которые, как я знал, должны пойти ему на пользу. Он не мог стерпеть, чтобы женщина видела его голым или почти голым. Но я хотел, чтобы он через день получал сеансы тщательного массажа, а затем овсяные ванны. Кристофферсон не позволяла пациенту подолгу лежать в ванне без присмотра: это может быть опасно для больного или немощного, и Кристофферсон часто заглядывала в ванную комнату. Чарли был приверженцем средневекового взгляда на ванну как исключительно эротическое мероприятие; он искренне полагал, что Кристофферсон заглядывает к нему, чтобы усладить свой взор созерцанием его обнаженного тела, в особенности гениталий. Он ворчал, дулся и приставал ко мне, чтобы я велел Кристофферсон держаться подальше от него во время купания, но я не собирался этого делать. С точки зрения медиков, стыдливость бессмысленна.

– «Человек есть лишь зловонная сперма, мешок, наполненный навозом, пища червей» [97], – говорил я тогда, цитируя святого Бернара. – Чарли, неужели ты думаешь, что достопочтенная фру Инге Кристофферсон этого не знает и вожделеет твоего обнаженного тела? Включи голову. Здесь клиника, а не бордель, и Кристофферсон – безупречный профессионал.

Но тщетно. Чарли, похоже, придерживался взглядов XIX столетия, когда нагота не то чтобы считалась абсолютно недопустимой, но куталась в соображения высочайшей морали. Часто цитируют некую миссис Бишоп, известную путешественницу, которая сказала: «Женщина может быть обнаженной и при этом вести себя как настоящая леди». За чайным столом, надо полагать. Но для леди неизмеримо лучше было никогда, никогда не обнажаться. Браунинги, счастливо женатые в течение долгих лет, судя по всему, никогда не видели друг друга голыми. Поневоле задаешься вопросом: неужели любопытство ни единого разу не возобладало? Неудивительно, что мужчины с совершенно здоровыми влечениями прибегали к услугам публичных домов, обитательницы которых не были одержимы скромностью, хотя, возможно, и не блистали красотой.

В литературе эта тема возникает редко, но в чрезвычайно популярном романе «Трильби», написанном, если не ошибаюсь, в 1894 или 1895 году, у героя случается нервный срыв, когда он обнаруживает, что обожаемая им девушка, натурщица в Париже, на самом деле позволяет мужчинам рисовать ее, как тогда выражались, в костюме Евы. И его мать (о эти викторианские матери!) и сестра (о эти будущие викторианские матери!) изо всех сил стараются утешить его в бездне отчаяния. Остается только гадать, как прошла его первая брачная ночь, когда дело наконец дошло до свадьбы, – только не с потасканной Трильби. Еще вспоминается Рескин, пораженный импотенцией в первую брачную ночь от открытия, что у его невесты – известной светской красавицы, прошу заметить, – на лобке растут волосы: украшение, о существовании которого Рескин, видимо, не подозревал, несмотря на возвышенное знакомство с величайшими в мире шедеврами изобразительного искусства. Рескину в это время было двадцать девять лет.

Я уверен, что скромность подразумевает умеренность – некую золотую середину между грязной распущенностью, какую я встречал у Эдду, и извращенной стыдливостью Чарли, боящегося, чтобы вредная большая девчонка (Кристофферсон) не «подглядела» его в ванне.

Но Кристофферсон подобного не терпела и настаивала на том, чтобы собственноручно вытереть Чарли огромным шершавым полотенцем, зная, как плохо иногда вытираются больные.

– Он как глупый маленький мальчик, – говорила она мне. Да, и мне еще предстояло узнать, насколько странный мальчик.

В состоянии Эмили Рейвен-Харт наконец случился перелом. Чипс любовно пилила ее, пока не вынудила наконец снова сходить к Дюмулену и сообщить, что выписанные им таблетки не работают. То был один из ранних антидепрессантов, еще не очень действенный. Дюмулен наконец сделал надлежащие выводы из внешности и поведения Эмили и настоял на осмотре, при котором обнаружился запущенный рак правой молочной железы: сосок втянут, кожа морщинистая. В тот же день Эмили отвезли в больницу и назавтра провели радикальную мастэктомию с иссечением подмышечного лимфатического узла. Я прекрасно знал, что это может не полностью устранить болезнь, и подстроил как бы случайную встречу в тот же день и с Дюмуленом, и с хирургом, проводившим операцию, поскольку они оба обедали в моем клубе.

– Я полагаю, вы сразу же начнете лучевую терапию, – сказал Дюмулену хирург, упражняя свое искусство на паре бараньих отбивных.

– О, конечно. Без промедления, – ответил Дюмулен, хлебая какой-то густой суп. – Само собой разумеется.

– Но что именно вы собираетесь ей сказать? – Я предварил отбивные устрицами.

– Что это самое подходящее лечение, – ответил Дюмулен. – Что мы ни в коем случае не можем им пренебречь.

– Но я надеюсь, вы не собираетесь ей говорить, что она сможет вернуться к работе?

– Это было бы преждевременно, – ответил Дюмулен.

– Слушайте, Джордж, со мной не надо осторожничать.

– Вы все-таки друг пациентки.

– Но я врач, как и вы. Дело швах, верно?

– Я так никогда не заявляю, – сказал хирург, крупный, мясистый и мощный. Судя по его виду, он никогда, ни при каких обстоятельствах не говорил ничего неприятного. – Я видел удивительные случаи выздоровления, когда этого совершенно невозможно было ожидать.

– Но гораздо чаще вы видели метастазы, с появлением которых очень скоро все было кончено, правда ведь?

– Это, конечно, всегда возможно, – ответил Дюмулен, – но надо подождать рентгеновских снимков. Спешить никогда не следует.

– А что же вы ей скажете?

– Слово – серебро, молчание – золото. Я всегда руководствуюсь этим принципом. Следует держаться бодро, знаете ли. Никакой мрачности.

– Веселое сердце благотворно, как врачевство, – процитировал я.

– Это из Библии, верно? Отлично сказано, – заметил хирург.

– …а унылый дух сушит кости [98] Притч. 17: 22. , – закончил я цитату.

– Думаю, следует заполировать коньяком, – сказал хирург. – А то у меня целые сутки капли во рту не будет. Очень напряженное расписание завтра. Коллеги, составите мне компанию? Официант!

Эти люди не были ни черствыми, ни коварными. Просто опытные профессионалы в деле, где, если все средства исчерпаны, правит Судьба, от которой защиты нет.

Уже под вечер меня загнала в угол Чипс:

– Я наслушалась всякого от докторов в больнице. Теперь я хочу услышать, что знаешь ты.

– А что я могу добавить? Ею занимаются они. Я ее не осматривал и не присутствовал на операции.

– Да, но ты знаешь ее. А они – нет.