Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

3. Гасси и Чипс, оба моложе, чем сейчас, смотрят друг на друга: он – с флегматичным неодобрением, она – в ярости. У обоих на глазу черные повязки, обычный атрибут пирата.

4. Эмили вонзает кинжал в Гасси; она рыдает, у него вид удивленной овцы.

5. Полковник, багровый лицом, рот разинут, испуская командный рев, как на плацу. Какие усы!

6. Подружка невесты – настоящая мышь.

7. Мамаша Рейвен-Харт – орет, не теряя ни единой частицы аристократического высокомерия.

– Что такое голландская латунь?

– Дарси, я счастлив тебе объяснить, раз уж в кои-то веки знаю нечто, чего не знаешь ты. Голландская латунь – сплав меди с цинком, свинцом и оловом в таких пропорциях, что у готового сплава очень красивый цвет – как у самой мягкой, маслянистой латуни. Он светлее бронзы и не такой кричащий, как латунь.

– Я и забыл, что ты у нас отчасти металлург.

– Просто перенял кое-какие мелочи от отца.

– Этот кадуцей… Дорожный посох Гермеса, вокруг которого обвиваются две змеи, – Мервин Рентул заказал себе такую штуку, когда играл Фауста, помнишь? Жезл волшебника. Это будет весьма уместный античный штрих у тебя в приемной.

– Не совсем античный. Я попросил Эмили разработать эту вещь в подлинно канадском ключе. Змеи будут гремучками-массасагами.

– Боже милостивый! Почему?

– Они имеют для меня определенное значение.

– Да? Продолжай.

– Помощники и слуги.

– Ты специально темнишь.

– Тотемные животные.

– Языческие штучки.

– Нет, штучки из Великого Времени, откуда черпает свои лучшие штучки и приход Святого Айдана. Когда Эмили закончит работу, у меня на стене будет висеть памятка о соперничающих змеях Гермеса – Знании и Мудрости, уравновешенных в вечном напряжении.

– Причем Знание – это наука и многолетний опыт, который запихали тебе в голову в медицинской школе; наука, что все время меняется, пока ты живешь на свете, – как змея, что сбрасывает старую кожу…

– И Мудрость, с которой нужно все соразмерять и приспосабливать к сидящему перед тобой пациенту, так что она тоже по-змеиному извилиста. И конечно, считается – совершенно ошибочно, – что змеи мудры.

– Очень мило. Змей следует держать в равновесии. И что, та штука, которую ты заказал Эмили Рейвен-Харт, призвана объяснять всю эту концепцию пациентам?

– Не совсем. Она призвана постоянно напоминать мне об этой концепции. В моей профессии легко впасть в рутину. Пациенты этому способствуют. Они такие скучные в большинстве своем, бедняжки. Они ждут, что врач уберет симптомы, и никак не могут понять, что симптомы и болезнь – разные вещи.

– А что такое болезнь?

– Бертон в своей великой книге называет ее меланхолией; это заболевание духа, а не просто плохое настроение. Она проявляется в бесконечно разнообразных формах. Астматик, например, – он раздут от чувства собственной важности или удерживает в себе что-то, о чем не решается говорить? Артритик – боится, что его втянут в жизнь, или держится совершенно негибких мнений? Кожные болезни – это чтобы отпугнуть окружающих и не позволить миру к себе подобраться или это знак ненависти к себе и гипертрофированной приниженности? Приходится выяснять. Это вопрос тончайших равновесий, интровертированных и экстравертированных отношений к жизни. Тут-то и приходится хвататься за змею по имени Мудрость, но она иногда не спешит сообщить то, что тебе нужно знать. Одна из худших основных болезней – гнев, затаенная обида или простая скорбь; эта последняя может принимать поразительные формы. И все они говорят через тело – не очевидно и отчетливо, но с решимостью, которая может омрачить всю жизнь или привести ее к концу.

– Приходится держать ушки на макушке.

– Да. Ты знаешь, когда древние греки болели, они шли в храм Гермеса молиться, а молитва их звучала следующим образом: «Какому богу должен я принести жертву, чтобы исцелиться?» Сегодня люди так не поступают. Но мне приходится возносить эту молитву с каждым пациентом: «Какому богу я должен принести жертву, чтобы исцелить?» – а потом ждать ответа.

– Ты об этом молишься у Святого Айдана?

– Об этом, да; для нас, адептов Вечной Философии, любой храм годится.

– Но храм все-таки нужен?

– А для чего же еще нужен храм? Только привести человека в такое состояние, чтобы он мог воззвать к Богу.

– Богу?

– Богу, который всегда рядом, взываешь ты к Нему или нет, и которого игнорировать смертельно опасно. Люди, игнорирующие Бога – живые мертвецы, как кто-то их назвал, – повсюду вокруг нас. В Торонто их не меньше, чем в любой другой точке Земли.

– Ты один из этих мгновенных диагностов? Ну то есть ты сказал, что определить настоящую болезнь – это очень долго, но замечаешь ли ты внешние симптомы сразу, как только пациент входит?

– Выпей еще виски. Я могу, иногда, но не поощряю в себе подобные фокусы. Нельзя привыкать скользить по поверхности. Но только на прошлой неделе ко мне явился один тип, вообще не больной. Ему я поставил диагноз за тридцать секунд: то был один из шпиков, про которых ты недавно рассказывал.

– Правда? Да ты что! А кто же его подослал?

– Канадская медицинская ассоциация, надо полагать. Понимаешь, у них теперь новый президент. Новая метла, которой очень хочется чисто мести. Выгнать из города шарлатанов. Поставить хиропрактов к позорному столбу. Кастрировать остеопатов. Гомеопатам выжигать на лице большую букву Г. Те мои коллеги, что поглупее, злорадствуют: им приятно, что у руля такой живчик. И как только этот коротышка вошел в комнату, я понял: с ним что-то не так. И тут бесценная Кристофферсон положила мне на стол записку: «NB нагрудный карман». И действительно, оттуда торчал металлический зажим от клинического термометра, совершенно непохожий на зажим ручки или карандаша. Этот тип был врачом, свежим выпускником, похоже, и, вероятно, какой-нибудь мелкой сошкой в конторе Ассоциации.

– И?

– И я решил, что лучше сорвать с него маску как можно скорее. Я спросил, что его беспокоит. Он ответил: «Сердце пошаливает». Я попросил его описать эти шалости, и он выдал мне четкую и ясную картину грудной жабы, прямо из учебника. «Вам не кажется, что такая болезнь удивительна в ваши молодые годы?» – спросил я голосом гладким, как творожный крем, и он, бедный юный энтузиаст, моментально клюнул. «Нет-нет, – сказал он. – Сейчас уже начинают понимать, что симптомы грудной жабы могут проявиться и у совсем молодых людей в условиях стресса». – «Вы, кажется, испытываете стресс прямо в данный момент, – говорю я. – Что вас беспокоит… доктор?» В общем, он попался. Он покраснел как свекла и после еще нескольких реплик признался, что он действительно врач. Я спросил, почему он сразу об этом не сказал. Он понес какую-то смешную чепуху про то, что хотел изучить мои методы диагностики и надеялся, что, если не назовется, я также преподам ему урок обращения с пациентом. И так далее. Он говорил бойко, но, по сути, был глуп. А я обращался с ним бережно и вежливо.