Сергей Королев - Черный Новый год [сборник litres]

– Да… да… хочу, – пробормотал я и глупо выдавил фальшивым тоном: – Извините.

– Вот так лучше, – собеседник был доволен и стал спокойнее. – К полуночи приходи. Выйдешь на улицу со двора, пройдешь до конца улицы, тут рядом совсем. Там, где улица кончается, пятиэтажки стоят, между ними мусорка, перед ней площадка, где жильцы машины паркуют. Вот там, перед мусоркой, и стой. Майя тебя сама найдет. Есть там рядом одна хата, где она от Тимошки-придурка прячется. А теперь подушку сними с тела…

– Что? – не понял я.

– Я говорю, подушку с тела сними, – собеседник начал закипать, но еще сдерживал свою злость. – У тебя там, в комнате, тело на кровати, на нем подушка. Сними ее.

Собеседник явно видел меня, знал, где я нахожусь. Я снял подушку с лица мертвой женщины.

– Хорошо, – произнес голос. – Теперь поцелуй ее за меня. В щеку.

– Как? – опешил я.

– Слушай, пацан, я же тебя по-человечески прошу, – в голосе собеседника прорезалась глубокая душевная боль. – Она ведь дочь моя. Родная. А этот негодяй убил ее. Тоже ведь… родственничек! Я прийти не могу, коснуться не могу, ничего не могу! Только и могу что говорить. Наклонись культурно и поцелуй в щеку. Будто родную мать целуешь. А я через тебя почувствую.

Какой-то еле слышный звон или комариный писк окружил меня, когда я склонялся над покойницей, приближал лицо к ее страшному лицу, к провалу рта, который завораживал своей тьмой, и, робко вытянув губы, целовал холодную щеку, держа в правой руке фосфорически горящий телефон.

– Да. Вот так, – донеслось из динамика.

Когда я осторожно возвращал подушку на лицо покойницы, телефон погас.

Выходит, я сейчас разговаривал с дедом Майи и Тима, отцом их матери. А этот дед, как мне помнилось, умер в тот самый день, когда родилась Майя. Фармацевт, шизофреник, оккультист. Тим говорил, что он был одержим идеей инцеста с дочерью в каких-то магических целях, что, возможно, даже и совершил его, после чего и родилась Майя, и, выходит, она – дочь своего деда…

Мерзость какая!

Эта семья, словно паутина, словно болото, яма-ловушка, полная клея для крыс, куда если влипнет живое существо, то уже не спасется.

Может быть, Тим не так уж и не прав был, когда убивал свою мать? Жестоко, конечно, так думать, но если ты вдруг очнулся среди змей, то ведь невольно начнешь с ужасом и отвращением топтать скользкие тела. Не хотел бы я оказаться на месте Тима и вдруг узнать, что моя мать – любовница моего деда, а сестра мне только по матери сестра, по отцу же она мне черт знает кто такая.

Этот голос из телефона! Как это он говорил: «Моя Майя», – с какой влажной и липкой интонацией. Если она ему одновременно и внучка и дочь, если линия их родства сплелась в такую петлю, то, конечно, у него будет к ней особое отношение! Тим для него – «родственничек», сын нелюбимого зятя, а она – «моя Майя».

И тут совсем уж безобразная мысль пришла на ум. Ведь что мне сказал голос в телефоне, когда я собирался поцеловать покойницу? «Я через тебя почувствую». Вот оно как! Он может чувствовать через меня. Почему? Да черт знает – почему! Майя чувствовала меня через Тима, когда совокуплялась с ним, а ее дед – он же отец – каким-то образом чувствует через меня. В этом паучьем клубке все возможно. Отец-колдун затащил в постель – а может, даже на какой-нибудь алтарь – свою дочь и зачал себе внучку, которая одновременно вторая дочь ему, а по отцу, выходит, стала сестрой для собственной матери. Потом эта девочка, зачатая таким чудовищным способом, подросла и затащила в постель спящего старшего брата, безвольную сомнамбулу, чтобы через него совокупиться с его другом. А теперь ее чертов мертвый дед-отец хочет совокупиться с ней через меня. Поэтому звонит мне из могилы, подталкивает, направляет. Сейчас, когда я целовал покойницу, он проверил, сможет ли почувствовать через мой поцелуй холод ее неподвижного тела. И, видимо, проба удалась, он остался доволен. Теперь он точно знает, что, когда я лягу с Майей, через меня войдет в нее он – как я входил в Майю через Тима. Этот паук для того и вступил в связь с дочерью, чтобы с одной ступени извращения перейти на другую, более низкую: зачать с дочерью еще одну дочь, чтобы затем овладеть и ею. Одного падения ему мало, ему нужно провалиться еще глубже.

От этих мыслей во мне словно шипела кислота, разъедающая душу. Но вот что странно: я даже не помышлял о бегстве. Я хотел увидеть Майю. Наконец увидеть ее въяве, коснуться ее кожи, волос, почувствовать дыхание, заглянуть в глаза. До сих пор Майя была для меня только фантомом – картинкой на бумаге, фантазией во сне. А сейчас она вот-вот станет реальностью.

Я вернулся на кухню, где Тим продолжал спать, скорчившись на узком диванчике, сел за стол и плеснул себе виски.

Бедный Тим, подумал я, глядя на него, тоже попал в паутину, как и я, тоже муха, и она затрепетала крылышками, паутину слегка разорвав, но разве теперь взлетит несчастное это насекомое!

Вечер стекал на город, словно на небе гигантская рука выжимала губку, полную космической тьмы. Светлячки праздничных новогодних огней пронизывали сумрак, я видел их из окна. Здесь, кстати, тоже были электрические гирлянды, висели под кухонным потолком. Я нашел вилку от гирлянд, свисавшую вдоль стены, и воткнул ее в розетку. Кухня озарилась мерцающими разноцветными огнями. Атмосфера праздника расползлась под потолком.

Убаюканный мерцанием огней, я не заметил, как заснул, сидя на стуле.

Проснулся в темноте, слегка разбавленной светом уличных огней, проникавших в окно. И не мог понять, где лежу. Это была не кухня. И лежал я на кровати. Что-то холодное под моей левой рукой и под сердцем. Перевернулся на спину. Приподнялся, чтобы оглядеться.

Я лежал на кровати с покойницей. Только что обнимал ее левой рукой, в которую въелся холод ее тела. Но – вот неожиданность – спокойствие не покинуло меня. Рядом с мертвой женщиной я оказался, видимо потому, что ходил во сне. Как еще это объяснить? Ну, а ходил – так что ж! Лунатику положено ходить в подлунном мире. Я встал и осторожно, стараясь ничего в темноте не задеть, вышел из комнаты.

На кухне все было без изменений, если не считать позы спящего Тима, который лежал на спине, вытянув ноги, с дивана свесившиеся на пол. Я взглянул на циферблат настенных часов: стрелки показывали без двадцати пяти минут полночь.

Быстро забежав в санузел, я облегчился, умылся и вышел из дома. До конца улицы было рукой подать. Вместо последнего дома по нечетной, самой длинной, стороне был пустырь, обнесенный забором. На этом месте когда-то стоял дом, теперь здесь, видимо, собрались что-то строить. Обогнув забор пустыря, я вышел к той самой площадке перед мусорными контейнерами, где голос из телефона велел ждать Майю.