Катриона Уорд - Последний дом на Никчемной улице [litres]

– Можно пойти туда и постучать в какую-нибудь дверь, – говорит Лорен, – потом поздороваться. Может, нас попросят остаться на ужин.

– По-моему, ты хотела в поход, разве нет? – говорю я. – Пойдем, котенок.

Мы сворачиваем в ту сторону, где на пурпурном фоне неба темным силуэтом маячат деревья. Ныряем в проход и оказываемся среди них. Фонарь озаряет тропинку широким, бескровным лучом света.

Вскоре все атрибуты города остаются позади. Нас со всех сторон окружает лес, который в этот момент только-только пробуждается. Темный воздух наполнен криками, хлопаньем, пением. Лягушки, цикады, летучие мыши.

Лорен вздрагивает, и я физически ощущаю ее удивление. Мне нравится прижимать ее к себе. Даже не помню, когда она в последний раз позволяла мне вот так без боя взять ее на руки. Ей ненавистно чувствовать себя беспомощной.

– Что ты сделаешь, если к нам кто-нибудь подойдет? – опять спрашиваю ее я.

– Затихну и позволю тебе спокойно поговорить, – отвечает она. – А что это за вонь?

– Скунс, – говорю я.

Какое-то время зверек бежит по тропинке неподалеку от нас, пожалуй, из любопытства. Затем неспешно растворяется в лесной мгле, и запах меркнет.

Нам не надо далеко отходить, всего-то с милю. В паре сотен футов от тропинки есть полянка. Она скрывается за валунами и густым кустарником, поэтому найти ее может только тот, кто знает. Мне дорога туда хорошо знакома. Ведь именно там живут боги.

Воздух насыщен ароматом кедра и тимьяна, крепким, как вино. Но поляну окружают не сосны или пихты, а совсем другие деревья – стройные, белые призраки.

– Пап, – шепчет мне Лорен, – а почему эти деревья белые?

– Потому что это белые березы, их еще называют бумажными, – говорю я, – смотри.

Я отрываю от ближайшего ствола полоску коры, показываю ей, и она гладит шершавую поверхность. Подлинного названия – костяные деревья – не говорю.

Я нахожу на северо-западном конце поляны давно облюбованное местечко и расстилаю брезент на земле, еще теплой от дневной жары. Мы садимся. Я даю ей съесть батончик и попить воды. Над нашими головами сквозь ветви проглядывают звезды. Лорен молчит. Я знаю, она их чувствует. Она чувствует богов.

– Как хорошо, когда мы с тобой вместе, – говорю я, – мне сразу вспоминаются времена, когда ты была маленькой. Эх, славные были деньки.

– А я запомнила их по-другому, – отвечает она.

Меня наотмашь хлещет разочарование. Лорен вечно меня отталкивает. Но я сохраняю спокойствие.

– Ты мне дороже всех на свете, – говорю ей я.

И это действительно так. Лорен у меня особенная. Кроме нее, эту полянку я не показывал никому.

– Мне хочется только одного – чтобы ты всегда чувствовала себя в безопасности.

– Пап, я не могу больше так жить… – говорит она. – А иногда не хочу жить вообще.

Когда ко мне возвращается способность дышать, я как можно ровнее говорю:

– Открою тебе один секрет, котенок. Время от времени такие мысли приходят в голову каждому. Порой все складывается хуже некуда, и ты совсем не видишь впереди будущего. Оно затянуто тучами, как небо в дождливый день. Но жизнь мчит вперед с невероятной скоростью. И все рано или поздно меняется, даже плохое. Ветер разгонит тучи. Обещаю тебе – разгонит всегда.

– Но я не такая, как другие, – говорит Лорен.

У нее настолько пронзительный голос, что им меня можно проткнуть насквозь.

– Большинство запросто приходят сюда сами. А я не могу. Это не изменится, и никакой ветер ничего не разгонит . Так будет всегда. Ведь так, Тед?

Я вздрагиваю и морщусь. На это у меня ответа нет. Ненавижу, когда она называет меня Тедом.

– Давай просто полюбуемся звездами.

– Ты должен разрешать мне больше, пап, – говорит она. – Я должна повзрослеть.

– Лорен, – говорю я, чувствуя, как в душе закипает ярость, – так нечестно. Да, я знаю, ты считаешь себя совсем взрослой, но за тобой все еще нужно приглядывать. Помнишь тот случай в торговом центре?

– Сколько с тех пор прошло лет? Сейчас все по-другому. Вот посмотри, мы ведь сейчас не дома, а на улице, и я хорошо себя веду.

Вскоре Лорен говорит:

– Меня что-то укусило.

В ее голосе одно лишь удивление, но страха пока нет.

В меня тоже впивается жало, причем дважды, почти без перерыва. Чувствовать его я, разумеется, не чувствую, но вижу, как красными бугорками вздувается кожа. Они облепили нас с головы до ног. Лорен срывается на крик:

– Что это? О боже, пап, что происходит?

– Это огненные муравьи, – говорю я, – мы, вероятно, сели на их муравейник.

– Убери их с меня! – кричит она. – Мне больно, убери их с меня!

Я сгребаю рюкзак, подхватываю ее на руки и бегу под сенью деревьев. Меня хватают за ноги корни и кусты ежевики. На тропинке я останавливаюсь и энергично нас отряхиваю, лью воду на открытые участки тел и спрашиваю:

– Под одежду не забрались?

– Нет, – говорит она, – думаю, нет.

В ее голосе полно слез.

– Пап, может пойдем домой.

– Ну конечно, котенок.

На обратном пути я все время крепко прижимаю ее к себе. И замечаю – больше никаких «Тедов».

– Насчет похода глупая была идея. – говорит она. – Спасибо, что вытащил нас оттуда.

– Это моя работа, – отвечаю я.

Когда мы приходим домой, Лорен, утомленная всем этим, уже отключилась. Я замазываю укусы лосьоном, осторожно касаясь ее уснувшей кожи. По икре к подколенной впадинке ярко-красной дорожкой поднимаются пузырьки, но так и задумывалось. Мы убежали до того, как муравьи действительно причинили нам вред. Молодые люди, похоже, очень остро чувствуют боль – потому что еще не знают, как глубоко она может уколоть.

Утром нам пора прощаться. Лорен прильнула ко мне.

– Я люблю тебя, пап. Не хочу уходить.

От ее дыхания у меня влажнеет борода.

– Я знаю.

У меня на губах вкус ее слез. Океанской волной в душе вздымаются чувства. С такой силой, что приходится зажмурить глаза.

– Увидимся на той неделе, – говорю я, – не переживай, котенок. У тебя все будет хорошо. Время пролетит быстро – не успеешь оглянуться, как опять окажешься здесь.

От ее всхлипываний на меня обрушивается тоска.

Я сажусь на диван, слушаю музыку и чувствую себя совершенно несчастным. Но вскоре чувствую, как тыльной стороны ладони легонько касаются усы. В мою ладонь тычется шелковистая головка.

Это Оливия вышла из своего укрытия, зная, что я в ней нуждаюсь.

Я беру бутыль с галлоном пиретрина и направляюсь в лес. Днем он совсем другой. На земле горстями разбросанного зерна пестрят пятна света. Из листвы высовывает морду олень, широко распахнув свои черные глаза, а в следующее мгновение убегает. Вскоре я понимаю почему – когда прохожу мимо человека с волосами цвета апельсинового сока и его собаки. Псина по привычке щерит на меня свой оскал. Не забыла тот раз, когда Оливия пыталась выбежать на улицу. Затем я обгоняю семью в красных куртках. Такое ощущение, что они перессорились. У детей маленькие, серьезные лица; отец, похоже, устал. Мать шагает впереди, будто вовсе их не знает. Я прохожу место, где обычно сворачиваю с тропинки на поляну, делаю еще несколько шагов, сажусь на пенек и жду. Они идут своей дорогой, не говоря ни слова. Отец приветствует меня кивком головы. Нет, они точно поссорились. В семье никогда легко не бывает.