Катриона Уорд - Последний дом на Никчемной улице [litres]

Ди поворачивает голову налево, заглядывает в гостиную и видит груды книг. Деревянные доски застланы старыми коврами. На пожелтевших стенах, где когда-то висели то ли картины, то ли зеркала, красуются светлые прямоугольники. Стены выкрашены в темно-зеленый, напоминающий лес цвет. Взору девушки предстают видавший виды диван и телевизор. На полу лежит грязный голубой ковер, будто сделанный из маленьких катышков. Повсюду стоит запах смерти; не гниения или крови, но высохших костей и пыли, как в старой, давно забытой могиле. Вокруг царит сплошное разложение. Даже щеколда на одном из окон в глубине дома и та проржавела насквозь. Подоконник усеян какими-то темно-красными хлопьями. В голове Ди звучит голос замотанной Кэрен: «В доме бардак. В браке не состоит. Маргинал».

За ее спиной закрывается входная дверь. Она слышит, как ригели всех трех замков встают на место. У нее медленно, один за другим, встает на затылке дыбом каждый волосок.

– У вас дети? – спрашивает она, кивая на розовый велосипед, валяющийся на боку.

– Лорен, – говорит он. – Я хотел бы видеться с ней чаще, но не могу.

– Да, печально, – отвечает Ди.

А он моложе, чем она предполагала, пожалуй, чуть за тридцать. Одиннадцать лет назад как раз перешагнул двадцатилетний рубеж.

– Ванная в глубине холла, – говорит он, – вон там.

– Замечательная музыка, – добавляет она, шагая в указанном направлении.

Звучащая где-то в доме песня «кантри», исполняемая приятным, проникновенным голосом, для нее еще один сюрприз. Она видит на затылке Теда проплешины, будто там у него клочьями драли волосы маленькие кулачки. По какой-то причине от этого Ди чувствует легкое прикосновение ужаса.

В ванной девушка включает сразу оба крана, слыша, как он ждет ее по ту сторону двери. Чувствует его тревогу, его звериное дыхание. Ди в мельчайших подробностях знает свое тело, свою кожу, такую прочную в одних местах, как на пятках или мозолистых кончиках пальцев, и такую тонкую в других, в том числе на веках. Она чувствует тоненькие волосики на предплечьях, мягкие шарики глазных яблок, длинный язык и горло, пурпурные внутренние органы и мускулистое сердце, которое гонит по всему ее организму алую кровь. Причем сейчас гонит быстрее обычного. Все они очень ранимые, их можно запросто пробить, а конечности сломать: тогда брызнет кровь, кость ощетинится зазубренным переломом, глазные яблоки, стоит нажать на них двумя большими пальцами, брызнут в разные стороны. Она ищет зеркало, дабы убедиться, что пока для нее все обошлось без потерь, но ни над раковиной, ни где-то еще в этой грязной, тускло освещенной ванной его нет.

Ди сливает бачок унитаза, моет руки и открывает дверь.

– А можно попить воды? – спрашивает она. – У меня в горле пересохло. Здесь всегда так тепло? А я думала, здешние края славятся ливнями!

Ни слова не говоря, он поворачивается и тащится на кухню.

Отпивая из стакана, Ди глядит по сторонам.

– Вы охотник? Или, может, рыбак?

– Нет, – говорит он.

Потом мгновение молчит и добавляет:

– А почему вы спрашиваете?

– Раз вам понадобилось два морозильника, значит, у вас, должно быть, много мяса или рыбы.

Но, судя по всему, работает у него только небольшой холодильник. Другой – старый морозильный шкаф – открыт и пуст, крышка его откинута и прислонена к стене.

Он выглядит смущенным.

– В нем любит спать Оливия, – говорит он, – моя кошка. Когда он сломался, от него надо было избавиться, но ее эта штуковина радует, представляете? Она забирается туда и без конца довольно урчит. Так что я его оставил. Хотя, думаю, это глупость.

Ди заглядывает внутрь. Там навалены одеяла и подушки, чтобы было помягче. На одной из них виднеется волосок – то ли каштановый, то ли рыжий. На кошачий не похож.

– А Оливия живет на улице? – спрашивает девушка.

На кухне нигде нет кошачьих мисочек для еды или питья.

– Нет, – обиженно отвечает он, – конечно же, нет, это ведь опасно. Она домашняя кошечка.

– Обожаю кошек, – улыбаясь, произносит Ди, – но они такие засранки. Особенно под старость.

Он смеется – как перепуганный заика.

– Думаю, Оливия действительно стареет, – говорит он. – Она у меня уже давно. В детстве я только и мечтал о кошечке.

– Наша любила спать в сушилке, – отвечает она, – и для папы стала сущим кошмаром. Он так боялся перепутать ее со свитером и…

Она крутит руками и кривит лицо, изображая из себя кошку, в испуге пялящуюся через стекло.

Он опять сдавленно смеется, и Ди дополняет свою пантомиму чем-то вроде танца, показывая, как кошка вращается вместе с бельем.

– А вы веселая, – говорит он.

Улыбка у него какая-то скрипучая и кривобокая, словно в последний раз он пользовался ею давным-давно.

– Я всегда боялся, что Оливия там запрется. Но теперь, если что, она не задохнется.

С этими словами он показывает Ди пробитые в крышке отверстия.

– Какая прелесть, – говорит она, проводя пальцем по одеялу, желтому с узором из голубых бабочек, на ощупь похожему на спинку утенка.

Он медленно, но уверенно закрывает крышку морозильника, поэтому ей приходится отдернуть руку. И в этот момент она замечает на его предплечье сходящие синяки и распухшую ладонь.

– Послушайте, у вас же травма! – восклицает Ди. – Что с вами произошло?

– Ударил дверцей машины, – отвечает он, – в смысле, когда закрывал. Припарковался на холме. Хорошо, хоть не сломал вроде бы.

Она кривит лицо, будто морщась от боли.

– Бьюсь об заклад, она у вас и сейчас болит. Однажды я сломала руку. Вы даже представить не можете, как мне тогда приходилось мучиться, чтобы открыть банку с консервами или сделать что-то еще. Вы правша? Если понадобится помощь, обязательно дайте мне знать.

– Угу, – говорит он.

Наступает тишина, которую девушка отнюдь не торопится нарушать.

– А чем вы зарабатываете на жизнь? – спрашивает наконец он.

– Когда-то хотела стать танцовщицей, – отвечает Ди, – а теперь не представляю собой ровным счетом ничего.

Странно, что она впервые позволила себе признать это вслух.

Он кивает и говорит:

– А я мечтал быть поваром. Что поделать, это жизнь.

– Да, жизнь, – отвечает она.

У двери она пожимает ему руку.

– Пока, Тед.

– Я разве говорил вам, как меня зовут? – спрашивает он. – Не помню такого.

– Имя написано у вас на рубашке.

– Когда-то я работал в автосалоне, – говорит он, – и, похоже, привык к этой рубашке.

Безработный или же занят ручным трудом.

– Так или иначе, но я вам очень благодарна, – произносит Ди, – вы повели себя как настоящий, дружелюбный сосед. Обещаю вас больше не беспокоить.

– Заходите в любое время.

Затем на его лице отражается тревога, и он быстро закрывает за собой дверь.