Катриона Уорд - Последний дом на Никчемной улице [litres]

Я бегу наверх и топчусь по его лицу до тех пор, пока он не просыпается. Затем со стоном натягивает на себя одежду. Я прогуливаюсь по отпечатку его теплого тела на простынях и слушаю, как удаляются его шаги, громовыми ударами спускаясь по лестнице. Затем грохочут замки, щелк, щелк, щелк . Он открывает дверь. Его о чем-то просит другой голос. Похоже, тед-самка. Я в полной уверенности жду. Тед наверняка ее пошлет! Он ненавидит, когда звонят в дверь. В конце концов, каждый тед представляет собой опасность. Он достаточно часто мне это говорил.

Но вместо этого он, к моему ужасу, ее впускает. Дверь закрывается, гремит гром. Весь дом сотрясается от этого грохота. Подо мной скользит ковер. Я злобно ору и пытаюсь зацепиться за что-нибудь коготками. На крыше стонут и кричат балки, стены пробирает дрожь. Весь остов здания грозит вот-вот развалиться и рухнуть.

Постепенно в мир возвращается покой. Но я, спрятавшись под кроватью, не могу двинуться с места. В груди бешено колотится сердце, меня сковал ужас. Запах незнакомки заполоняет весь дом и набивается мне в ноздри. В нем явственно чувствуется какая-то гарь и черный перец. Эта тед-самка вызывает у меня слишком много эмоций – да кто она вообще такая?

Теды внизу беседуют, будто ничего не произошло. Думаю, они на кухне. Не хочу их слышать – еще как не хочу! – но не могу с собой ничего поделать и все равно слушаю. Эта тед-леди будет жить по соседству. Потом она говорит что-то о стиральной машине, в которую сунули кота. О боже. Да она же, на хрен, на всю голову больная, я видела таких по телевизору.

В голосе Теда звучат какие-то странные нотки. Что это, интерес? Радость? Так или иначе, но это ужасно. А если он попросит ее прийти еще? Если это теперь будет происходить постоянно? Их разговору, похоже, нет ни конца, ни края, и мне приходит в голову мысль: «Ха, такими темпами он просто предложит ей переехать и поселиться здесь». Наконец, спустя целую вечность, их голоса опять выкатываются в холл. Он провожает ее к выходу.

Перед уходом тед-леди говорит: «Если вам понадобится любая помощь», потом добавляет что-то насчет сломанной руки, чего я, по правде говоря, не понимаю.

Наконец он закрывает за ней дверь.

Ну ни хрена себе. Нет, так не пойдет. Плохо, плохо, плохо. Вой достигает такой высоты, что у меня будто вот-вот взорвется голова. Это же подрыв любого нашего взаимного доверия – если мы его потеряем, что у нас останется? А если эта тед-леди убийца? А если она решит вернуться? Нет, это неприемлемо.

Тед поднимается наверх, и над моей головой сострадательно скрипит кровать. Опять, естественно, решил поспать. Он зовет меня, но я совершенно расстроена и убегаю из спальни. Никаких чувств он по этому поводу явно не испытывает, потому как через каких-то пару минут уже опять храпит.

Я меряю шагами гостиную. Глазки в окнах неистово пялятся на меня. Я совсем не чувствую себя в безопасности. Катаюсь по симпатичному ковру, но даже это, против обыкновения, не приносит мне утешения. Я настолько расстроена, что меня подводят даже глаза. Все вокруг принимает противоестественные цвета, стены окрашиваются в зеленый, а ковер в голубой.

Ему надо преподать урок. И битьем всякого хлама на этот раз он не отделается.

Я как безумная прыгаю с кухонной стойки, метя в дверцу холодильника. Наконец зацепляю лапкой ручку и распахиваю, тихонько урча от удовольствия. Холод вырывается на волю. В такую погоду вода скоро растечется по всему полу. Пиво нагреется. Мясо и молоко испортятся. Здорово. Гляньте-ка на мою мисочку! В ней же ничего нет! Пусть узнает, каково это.

После этого мне становится лучше. Возвратившись в гостиную, я с облегчением вижу, что зрение опять пришло в норму. Опять можно свернуться калачиком на оранжевом коврике и немного вздремнуть, тем более что после всего случившегося я, черт возьми, это вполне заслужила.

Под ногами что-то хрустит. Среди листьев поблескивают стекляшки, ступени покрыты грязью. Такое ощущение, что кто-то разбил целую коробку елочных украшений и повсюду разбросал осколки. Это придает всей картине лихорадочную нотку нереальности. «Интересно, я узнаю его сразу, когда увижу?» – думает Ди. Правда, конечно же, будет сочиться из его плоти совсем как неприятный запах.

Она раз тридцать-сорок нажимает кнопку дверного звонка. В окне заметно какое-то движение, но ответа все нет, и девушка думает, не лучше ли ей сейчас уйти. От этой мысли часть ее естества облегченно расслабляется. Но вряд ли она сможет заставить себя пройти через все это еще раз. «Иди до конца, Ди Ди», – звучит в ее голове папин голос. Их беспощадное кредо в те полгода, когда были только он и она. Иди до конца и ставь точку . Как бы тебе ни было противно, как бы в груди ни колотилось сердце, какие бы потом ни снились сны. Иди до конца. Она чуть выпрямляет спину и в этот момент слышит в доме какую-то возню. Кто-то негромко взвизгивает – может, кошка? Потом доносятся шаги потяжелее; крыльцо, стены и доски содрогаются от присутствия крупного тела.

Отчетливо щелкают три разных замка, и дверь самую малость приоткрывается. Перед ней возникает мутный, карий глаз, обрамленный бледным, поросшим растительностью лицом. У него рыжая борода, гораздо ярче сальной, каштановой, спадающей на бровь прядки волос. Цвет привлекательный и придает ему пиратский, можно даже сказать, беззаботный вид.

– Привет, – говорит она.

– В чем дело?

Голос у него выше, чем она ожидала.

– Я ваша новая соседка. Ди. Просто познакомиться пришла… И пирожок принесла.

Она морщится и едва удерживается от соблазна назваться поэтом Светиком. Вместо этого она протягивает коробку с залежалым тыквенным пирогом, купленным в дешевом продуктовом. Теперь ей заметно, что крышка покрыта пылью.

– Пирожок… – говорит он.

Наружу змейкой высовывается бледная рука и берет коробку. На миг Ди боится, как бы его кожа не задымилась на солнце, как у вампира. Она не выпускает из рук влажный картон, и некоторое время они мило соревнуются в перетягивании каната.

– Мне так неудобно вас беспокоить, – говорит она, – но мне еще не подключили воду. Вы не позволите мне воспользоваться вашей ванной? Я так долго ехала.

Он моргает глазом.

– Мне сейчас неудобно.

– Я знаю, – с улыбкой продолжает Ди. – Новая соседка еще не успела заселиться, а от нее уже проблемы. Простите меня. Я уже стучалась в пару домов на этой улице, но, боюсь, все на работе.

Он распахивает дверь и сухо говорит:

– Надеюсь, вы недолго.

Ди ступает в преисподнюю – глубокую пещеру, забитую старым, рваным хламом, который высится странными холмиками, озаряемыми одинокими лучами света. Все окна заколочены фанерой с проделанными в ней круглыми отверстиями, чтобы обеспечить хоть какое-то освещение.