Катриона Уорд - Последний дом на Никчемной улице [litres]

Больше крови на кухне нигде нет. Я в этом совершенно уверена. По сути, вокруг непривычно чисто. Я даже чувствую запах чистящих средств, что уже странно, потому как уборкой Тед никогда не занимается.

«Ты здесь?» – спрашиваю я.

Во тьме горят его зеленые глаза.

«Пришло мое время?»

«Нет».

Но может, и пришло. Он чуть игриво выходит вперед, пытаясь подавить мою волю. Я даю ему отпор, но если честно, то это намного труднее, чем когда-либо на моей памяти. Неужели он набирает силу?

«Ты что… – Я на миг смолкаю и облизываю губки; во рту сухость, язык будто одеревенел. – Мы… как-то плохо обошлись с Лорен?»

«Нет, – отвечает он, и по моему телу пробегает злая зыбь, что случается каждый раз, когда Мрак смеется, – конечно же, нет».

«Ну слава богу».

Но мое облегчение длится совсем недолго.

«Тогда почему, – спрашиваю я Мрака, – под холодильником валяется этот окровавленный шлепанец?»

Он пожимает плечами, и все мысли, которые только есть у меня в голове, колышутся вверх-вниз, как океанские волны.

«Может, она сама где-то поранилась? – предполагает он. – Дети есть дети».

«Может быть, – отвечаю я, – но почему она в последнее время куда-то запропала?»

«Я не обязан тебе что-либо объяснять, – говорит он. – Спроси кого-то другого».

Потом поворачивается и вновь растворяется во тьме.

«А какая тогда с тебя, на хрен, польза? – ору я ему вслед. – У кого я еще спрошу, черт бы тебя побрал?»

В моей душе нет ни капли удовлетворения. По сути, как раз наоборот. Мрак только что показал свою недюжинную силу. У меня на затылке встают дыбом волосы.

На кухню, пошатываясь, заходит Тед. Вспыхивает свет. Я даже не сознавала, что уже стемнело.

– Что это ты там нашла?

Он берет у меня маленький окровавленный шлепанец, неподвижно застывает, глядя на него, затем говорит:

– Я думал, что выбросил его. Почему бы ему не остаться на свалке? Я не хочу, чтобы он был здесь! И не хочу, чтобы ты его видела!

Он кладет шлепанец в карман и подхватывает меня на руки. Его дыхание на моей шерстке ощущается теплым порывом ветра. Я корчусь и кричу, но все бесполезно.

Тед кладет меня в ящик и закрывает крышку. Я слышу, как сверху на нее валится всякий хлам. Но он НИКОГДА не делает этого, когда я внутри. Я вежливо выражаю недовольство , потому как здесь явно какая-то ошибка. У меня не будет возможности отсюда выбраться. Однако он продолжает наваливать вещи. Тед запер меня в ловушке! Но зачем ему это надо?

Я возмущаюсь все громче и громче , но ответом мне служит тишина. Тед ушел. Запер меня здесь в полной темноте. Я стараюсь не паниковать. Он сделает все свои дела и выпустит меня отсюда. К тому же я обожаю свой ящик, разве нет?

Спать не могу. Когда же я все-таки проваливаюсь в сон, то тут же вздрагиваю и просыпаюсь, убежденная, что рядом кто-то есть. Чувствую, как они копошатся во тьме прямо у меня под боком.

Не помню точно, сколько мне было лет, когда я осознал, что Мамочка красива. Думаю, не больше пяти. Я понял это, не глядя на нее, а судя по выражениям лиц родителей других детей. Когда она забирала меня из школы, на парковке яблоку было негде упасть, и все не сводили с нее глаз.

Я при этом испытывал неоднозначные чувства. Было очевидно, что она не такая, как мамы других ребят. Моя Мамочка обладала гладкой кожей и большими глазами, которые, бросая на тебя взгляд, будто видели только тебя и больше ничего вокруг. Ни просторных джинсов, ни свитеров она не носила. Надевала голубое платье, шелестевшее вокруг икр, будто море, и порой полупрозрачные блузки, через которые проглядывали углубления ее тела – теплые и прятавшиеся в тени. Говорила всегда только тихо и спокойно, не имея привычки орать, как другие мамы. Ее подчеркнутые согласные и невыразительные гласные звучали экзотикой. От того, что на нее все смотрели, меня охватывала гордость. В то же время от этих взглядов внутри разгорался маленький костер. Я одновременно и желал их, и нет. Но когда стал ездить в школу на автобусе, стало немного лучше.

В школе я ее защищал. Но когда она возвращалась со смены, жутко ревновал. Боялся, что другие дети, за которыми она ухаживала в больнице, выпьют ее без остатка, не оставив мне ровным счетом ничего.

В определенном смысле так оно и произошло. Когда ее уволили, для нее это стало настоящим горем. Повсюду шли сокращения, и все об этом знали. Нам не хватало денег. Папочка велел мне не досаждать Мамочке. Сказал, что ей требуется немного личного пространства. А она и правда будто как-то съежилась. Безмятежный блеск в ее глазах померк. На тот момент мне было около четырнадцати.

Мамочка близко дружила с Леди Чихуахуа. Каждое утро, если ни той ни другой не надо было отправляться на смену, она ходила к ней домой. Они пили черный кофе, курили «Вирджинию слимс» и говорили. В хорошую погоду устраивались под навесом на террасе. А в пасмурную и холодную, то есть чаще всего, сидели за обеденным столом до тех пор, пока воздух не густел от дыма и секретов до такой степени, что его можно было резать ножом. Я знал об этом только потому, что по выходным они порой не замечали, как быстро бежит время, и мне приходилось являться за Мамочкой, чтобы она приготовила обед. Папочка говорил, что это женское дело, даже если оно сводилось к тому, чтобы открыть несколько баночек с детским питанием. К тому времени он уже стал много пить.

Когда Мамочку уволили, Леди Чихуахуа пришла в ярость, огорчившись даже больше ее самой. И всячески уговаривала не сдаваться без боя.

– Ты же самая лучшая, – говорила она, – и к детям знаешь подход. Да они с ума сошли, дав тебе расчет. Это преступление.

Ее большие карие глаза в такие мгновения превращались в два озерца веры. Леди Чихуахуа всегда бурлила энергией.

– Можно написать совету директоров больницы, – говорила она Мамочке. – Давай, тебе нельзя безропотно сидеть сложа руки. Ты для них настоящий капитал.

Ей вторили и мы с Папулей.

– Мамочка, ты и правда самая лучшая, – говорил я, – они и сами не знают, какая ты для них находка.

– Так уж устроен мир, – по привычке спокойно отвечала Мамочка, – неудачи надо воспринимать достойно.

У меня на тот момент уже начались проблемы в школе, хотя родители еще не воспринимали их всерьез. Думаю, я так хорошо вел себя дома, что им казалось, будто это какая-то ошибка. Всегда помогал, держался вежливо – или по меньшей мере пытался.

– Тедди словно перепрыгнул подростковый возраст, – говорила Мамочка, гладя меня по щеке, – нам очень повезло.

Однажды Леди Чихуахуа пришла к нам домой еще до моего ухода в школу. Я сидел за кухонной стойкой и ел хлопья с молоком. На Мамочке было то самое воздушное голубое платье, развевавшееся при каждом движении. Леди Чихуахуа устроилась на стуле и высыпала в свой кофе три пакетика заменителя сахара. Вокруг ее головы струился пар. Кофе она любила пить сладким и обжигающе горячим – настолько, что он мог бы и убить. Она вытащила из сумки песика и водрузила его на стойку. У него была маленькая, гладкая, смуглая, умная мордочка. Он осторожно понюхал чашечки с кофе и в пелене табачного дыма заморгал глазами.