Катриона Уорд - Последний дом на Никчемной улице [litres]

– Мне известно, где он хранит свой большой нож, – говорю я, – думает, что об этом никто не знает, но вот мне известно.

Она крепко меня обнимает и шепчет:

– Спасибо тебе.

На моей шерстке ощущается ее дыхание.

Вдруг ожидание становится мне невыносимым.

– Сделаю это сегодня же, – говорю я, – с меня хватит.

Потом запрыгиваю на кухонную стойку, встаю на задние лапки, открываю буфет и в первое мгновение не могу поверить своим органам чувств.

– Его здесь нет, – говорю я.

Хотя должен быть. Чуя его нюхом, ищу в пыльных внутренностях буфета. Но ножа нет.

– Увы, – отвечает она, в ее голосе слышится глубокая рана разочарования, но я больше ничего не могу с этим поделать, – не переживай из-за этого, Оливия.

– Клянусь тебе, что найду его, – говорю ей я, – найду, и все…

Лорен тихонько скулит, и до меня доходит, что она старается сдержать слезы. Но все равно чувствую, как они сквозь шерстку обжигают мои щечки.

– Что мне делать? – шепчу ей я. – Меня ничто не остановит.

– Может случиться так, что у тебя ничего не получится. Здесь понадобятся руки, – произносит она, шмыгая носом.

– Но пробовать все равно надо, – шепчу я, хотя при одной мысли об этом мне становится плохо.

Шкафчик под лестницей пропитался пылью и приятно пахнет густым, машинным маслом. В углу навалены коврики, опять же пыльные, стопка старых газет, запчасти от пылесоса, коробки с гвоздями, пляжный зонтик… В предвкушении я навострила ушки и вся обратилась в слух. Местечко как раз из тех, которые мне по душе. Я вдыхаю изумительный аромат растекшегося на полу черного масла.

– Фокус-покус, Оливия, – говорит Лорен, – я спрятала его под газетами.

Принюхавшись к ним, я улавливаю запах чего-то, не имеющего никакого отношения к бумаге, безликого и гладкого. Пластик.

– Кассетный магнитофон! – говорит Лорен. – Возьми его. Нет, так не пойдет, воспользуйся руками. В действительности тебе совсем не обязательно иметь лапки.

Судя по ее тону, она все больше и больше теряет веру в наши силы.

– Ты ведь живешь в моем теле. Поэтому мы с тобой не кошка, а девочка. Тебе всего-то надо это понять.

Я пытаюсь почувствовать мои руки , но не могу. Формы моего тельца мне хорошо известны. Я хожу, деликатно балансируя на четырех лапках. Хвостик то хлещет бичом, то принимает форму вопросительного знака, в зависимости от моего настроения. Глазки у меня как две оливки в коктейле, да и вообще я красавица…

– Оливия, у нас на все это попросту нет времени, – произносит Лорен, – просто возьми кассету в зубы. Тебе это вполне под силу, поняла?

Да! Я аккуратно зажимаю ее челюстями.

– А теперь идем к двери, к щели для почты, договорились?

Ну конечно же!

Когда мы проходим мимо гостиной, я вижу нечто такое, от чего на секунду замираю на месте.

– Ты чего, Оливия? – спрашивает она. – Что-то не так?

– Да… – отвечаю я. – То есть… нет, все хорошо.

– Тогда давай быстрее!

Чувствительным, бархатистым носиком я тычусь в щель для почты и открываю ее. Тяжелый металл обдает меня холодом. По глазам бьет яркий свет.

– Брось кассету на улицу, – говорит Лорен, – как можно дальше.

Я резко дергаю головой и швыряю ее. И хотя не могу ничего видеть, слышу, как она отскакивает от земли.

– Она угодила в кусты, – шепчет Лорен.

В ее голосе слышится испуг.

– Прости, – говорю я, – прости, я не хотела.

– Надо было бросить на тротуар, чтобы ее могли найти! – произносит Лорен и начинает плакать. – А там кто ее отыщет? Ты упустила наш шанс.

– Лорен, мне так жаль, – говорю я, – нет, правда!

– Да ты даже не стараешься, – отвечает она, – потому как не хочешь, чтобы мы отсюда выбрались. Тебе нравится сидеть здесь его узницей.

– Нет! – в агонии возражаю я. – Это не так, я действительно хочу помочь! Это была случайность!

– Тебе надо отнестись к происходящему со всей серьезностью, – продолжает она, – ведь от этого, Оливия, зависит наша жизнь. Ты не можешь и дальше делать вид, что у тебя нет рук. Тебе обязательно надо ими пользоваться…

– Знаю, – говорю я, – из-за ножа. Я потренируюсь. И в следующий раз все сделаю как надо.

Я нюхаю ее, трусь головкой о то место, где чувствую ее в своем мозгу, и говорю:

– Теперь отдохни. А я покараулю.

Мы сворачиваемся калачиком на ворсистом ковре, и я тихонько урчу. Чувствую ее рядом и одновременно с этим внутри себя. Лорен тяжело вздыхает, я слышу, как она незаметно ускользает в спокойный мрак. Мой хвост охватывает тревога. Лорен не любит говорить, что будет после того, как мы освободимся. У меня зловещее чувство, что и она не рвется на волю. Но что еще хуже – она даже не желает остаться в живых. Но я все равно ей помогу. И буду делать все, чтобы с нами и дальше ничего не случилось.

У нее и своих забот полон рот, поэтому я не стала ей ничего говорить, но только что произошла престранная вещь. Направляясь несколько минут назад к входной двери с зажатой во рту кассетой, я мельком заглянула в гостиную. И могу поклясться, что на какой-то миг ковер из оранжевого превратился в голубой.

Ди сидит у окна и вглядывается во мрак. Гладит нежной рукой лишенную когтей кошечку и жалеет, что бросила курить.

– Красивый камешек, – шепчет она про себя.

Кошка резко вскидывает на нее глаза. Уже поздно, у Теда во всех окнах не горит свет. Но Ди боится спать. Тогда в ее голове опять начнут летать красные птицы, сжимая в клювах кое-что. Или приснится другой сон, в котором она увидит мать и отца, гуляющих в пустыне под сотканным из звезд одеялом, разыскивая младшую дочь и постоянно выкрикивая ее имя. Она не в состоянии отгородиться от воспоминаний. Они цепляются одно за другое, гнездятся друг в друге. «Как матрешки», – приходит ей в голову мысль.

Постоянное наблюдение и долгое ожидание даются ей все труднее и труднее. Порой ей хочется кричать. Иногда охватывает жгучее желание схватить лом, отправиться туда, выломать дверь и со всем этим покончить. А иногда, к примеру как сейчас, сесть в машину и уехать. Ну почему, с какой стати на нее свалилось это жуткое дело? Но уж как есть. Ди обязана довести его до конца ради Лулу, ради всех остальных. Она видела газетные статьи, размытые колонки, освещенные грязным сиянием микропленки. На это озеро приезжают дети, а потом не возвращаются. За долгие годы то ли семь, то ли восемь, не меньше. Сироты или же те, о ком некому позаботиться. Вот почему на них никто особо не обратил внимания. Но в последние годы больше никто не пропадал. По сути, с момента исчезновения Лулу, – и для этого должна быть какая-то причина. Вполне возможно, он понял, что лучше оставить одного ребенка, чем с риском для себя красть все новых и новых.

Сквозь клубящийся над деревьями молочный туман наверх пробивается солнце, озаряя небо на востоке розовыми мазками, словно размазывая пальцем.