Катриона Уорд - Последний дом на Никчемной улице [litres]

– Думаю, вы сейчас говорите о диссоциативном расстройстве личности, сокращенно ДРЛ.

Диссоциативное расстройство личности. Звучит как сломанный телевизор или стереосистема. А к Лорен никакого отношения не имеет.

Человек-жук пристально смотрит на меня, и я понимаю, что едва слышно бормочу про себя. Ему это наверняка кажется странным. Я твердо смотрю на него.

– Интересно. Даже очень.

– Раньше эта патология была известна как «раздвоение личности», – продолжает он, – ДРЛ новый термин, хотя до конца мы его по-прежнему не понимаем. В своей книге я уделяю данной проблеме огромное значение. По сути, можно даже сказать, что весь этот труд…

– Так что же мы в этой патологии понимаем? – спрашиваю я, не давая ему уходить далеко от темы, потому как по опыту знаю, что о своей книге он может говорить без конца.

– Скорее всего девочка в вашем телешоу систематически подвергалась физическому или эмоциональному насилию, – говорит он, – в итоге ее разум разделился на несколько частей и, чтобы справиться с травмой, образовал новую индивидуальность. Довольно красиво. Элегантная реакция умного ребенка на страдания.

Он подается вперед. В его глазах за стеклами очков вспыхивает блеск.

– Я прав? В этом вашем шоу вы видели насилие?

– Не знаю, – звучит мой ответ, – вполне возможно, я пропустил эту часть, когда ходил за попкорном. Так или иначе, но мать понятия не имеет, как решить этот вопрос. А что могли бы посоветовать ей вы? Как профессионал?

– В этом отношении существуют две научные школы, – отвечает он, – первая ставит своей целью состояние, известное как «параллельное сознание».

Затем видит мой взгляд, обращенный на него, и добавляет:

– Задача врача в этой ситуации сводится к тому, чтобы помочь альтернативным личностям, или альтерам, найти способ гармонично уживаться друг с другом.

Я едва сдерживаю смех. Лорен в принципе не способна гармонично с кем-либо сосуществовать.

– Нет, так не получится, – говорю я, – на шоу две эти ипостаси не знают, что в действительности являются одним и тем же персонажем.

– Ее воображение можно направить в нужное русло, чтобы оно работало в ее интересах, – продолжает он, – ей совсем не обязательно всецело пребывать в его власти. Лучше всего мысленно соорудить в себе некое обособленное пространство. Подлинную конструкцию. Многие дети используют за́мки или поместья, хотя это может быть что угодно. Комната, амбар. Главное, чтобы пространство было большим, чтобы в нем всем нашлось место. Туда можно будет приглашать различные индивидуальности, чтобы они могли узнать друг друга и сосуществовать, не подвергаясь ни малейшей опасности.

– В действительности они терпеть друг друга не могут.

– Я могу порекомендовать вам некоторую литературу, – говорит он, – которая поможет помочь лучше разобраться в данном подходе.

– А как насчет второй научной школы?

– Интеграция, объединение в одно целое. Альтеры включаются в первичную личность. По сути, исчезают.

– Для них это смерть.

Или убийство.

Он внимательно смотрит на меня из-за стекол очков и говорит:

– В определенном смысле да. Процесс лечения очень долгий и может занять не один год. Некоторые практикующие врачи считают его лучшим решением. У меня определенного мнения на этот счет нет. Объединять друг с другом полностью сформировавшиеся личности может быть делом очень трудным, и советовать подобное можно далеко не всегда. Ряд специалистов склонны считать эти альтеры, то есть индивидуальности, отдельными людьми, обладающими определенными правами. У каждой из них своя жизнь, свои мысли. Поскольку термина получше пока никто не придумал, можно сказать, что у них есть души. Это примерно то же самое, что пытаться объединить вас со мной.

– Тем не менее это возможно, – говорю я.

– Тед, – произносит он, – если вы знаете человека с такого рода патологией, ему в этом деле нужна помощь, да еще какая. Я мог бы направить ее…

Его левая рука покоится на колене. Правая лежит ладонью вниз на небольшом столике рядом с ним, в дюйме от сотового телефона. Я беру со стола ручку и тереблю ее в пальцах, предельно внимательно наблюдая за его правой рукой, той, что рядом с мобильником. Жду, когда он совершит следующий ментальный прыжок. Странно, но я пропитался к нему симпатией.

– Какая многогранная головоломка. – мечтательно произносит он, и я могу сказать, что обращается теперь уже не ко мне. – Этот вопрос я задаю в своей книге. Из чего состоит человеческое эго? Понимаете, существует некий философский аргумент о том, что ДРЛ может таить в себе секрет существования. В соответствии с этой теорией, каждое живое существо и неодушевленный предмет, каждый камень и травинка обладают собственной душой и эти души, вместе взятые, формируют единое сознание. Каждая единичная сущность представляет собой живой фрагмент вселенной, который обладает разумом и дышит… В этом смысле мы все, по существу, выступаем в роли альтернативных личностей Бога. Неплохая идея, правда?

– Красиво, – отвечаю я.

А потом предельно вежливо добавляю:

– Вы не могли бы дать мне названия этих книг? Об объединении личностей.

– Ну конечно.

Он вырывает из блокнота листок и что-то на нем царапает.

– Тед, прошу вас, подумайте об этом, – говорит он, не отрывая от бумаги глаз, – на мой взгляд, если бы вы дали мне возможность с ней поговорить, это действительно пошло бы ей на пользу.

В его глазах роятся безопасные абстракции. Он весь светится от вызванного моими словами возбуждения. Я не выпускаю ручку, тайком зажатую в кулаке, будто кинжал.

Если бы он только знал. Я думаю о темных ночах с Лорен, о ее липких, влажных руках, об острых зубках и ногтях, оставляющих на моей плоти аккуратные рубцы. А еще думаю о Мамочке.

Потом мысленно возвращаюсь обратно в этот кабинет. И слышу звук, будто в стенах носятся мыши. Кончик ручки глубоко вонзился в мою ладонь. К мышиным лапкам звук не имеет никакого отношения – это капает кровь, расплываясь узорами на светлом ковре. Человек-жук в изумлении смотрит на меня. У него бледное, безжизненное лицо. Когда я поднимаю глаза, на нем проступает ужас. После приложенного мной усилия мое собственное лицо принимает выражение, подобающее боли, хотя теперь уже слишком поздно делать вид, что я ее чувствую. Человек-жук наконец слегка приоткрывает завесу над тем, что его пациент представляет собой на самом деле. Я осторожно вытаскиваю ручку из раны в ладони – она выходит с тихим хлюпаньем, как леденец из плотно сжатых губ, – протягиваю руку к его столу за бумажной салфеткой, прикладываю ее, чтобы остановить кровь, беру из его пальцев бумажку и говорю:

– Спасибо.