Катриона Уорд - Последний дом на Никчемной улице [litres]

Я бреду мимо дерева по внутреннему дворику, лавируя между пятнами света и тьмы. Ищу что-то, чему не могу даже дать названия. На фоне неба мои глаза видят освещенный дверной проем припавшей к земле пристройки. Войдя внутрь, я оказываюсь в пропахшей минеральными запахами комнате с обшитыми доской стенами, на которых рядами красуются писсуары. Там полно хохочущих парней, передающих из рук в руки какой-то предмет и рассказывающих историю о каком-то своем приятеле, у которого есть лошадь. Или он сам лошадь. Или ухаживает за лошадью. Но потом они все уходят, оставляя меня наедине с мирной капелью из крана да раскачивающейся под потолком голой лампочкой. Я захожу в кабинку и запираю за собой дверь, чтобы спокойно посидеть вдали от посторонних глаз. Всему виной та женщина с волосами цвета сливочного масла – придя сюда, я вспомнил о ней, расстроился и хлебнул лишку, хотя обычно соблюдаю осторожность и так много пью только дома. Надо уходить и возвращаться домой. Но в эту самую секунду я понятия не имею, как это сделать. Вокруг меня пульсируют стены.

В туалет входят два человека. Их движения и слова обрамлены пушистой каймой, они очень пьяны, это понятно даже мне.

– Они принадлежали моему дяде, – произносит чей-то голос, – а до него деду. И дедову отцу. А у того отец носил их во время Войны Севера и Юга. Так что просто верни мне их. Мне их ничто не заменит. К тому же они были серебристо-красные, двух моих любимых цветов.

– Но я у тебя ничего не брал, – отвечает ему другой голос, который кажется мне знакомым.

От его интонаций мои заторможенные синапсы брызжут огнем. В голове проносится мысль, но я не могу ее поймать.

– И ты прекрасно это знаешь. Просто хочешь выбить из меня денег. Я тебя насквозь вижу.

– В баре ты сидел рядом со мной, – произносит любитель запонок, – я снял их буквально на секунду, и они тотчас пропали. Это факт.

– Ты перепил, – сочувственно возражает ему знакомый голос, – и тебе, понятное дело, не хочется признавать, что эти запонки ты попросту потерял. Ты обязательно жаждешь свалить вину на кого-то другого. Я это понимаю. Но в глубине души ты и сам понимаешь, что я ни в чем не виноват.

Второй плачет.

– Ну пожалуйста, – говорит он, – ты же знаешь, что это не так.

– Прошу тебя, хватит нести всякую чушь, дураков ищи в другом месте.

Слышится глухой удар и треск. Что-то падает на плиты пола. Теперь меня разбирает любопытство – это чувство продирается даже сквозь хмель. К тому же я почти наверняка знаю, кому принадлежит второй голос. Поэтому широко распахиваю дверь кабинки и вижу двух человек, которые испуганно таращатся на меня. Один занес кулак, готовый обрушиться на второго, лежащего на полу. Картина здорово смахивает на обложку томика «Братьев Харди» или на постер старого фильма. Я не могу удержаться от смеха.

Человек-жук, моргая, смотрит на меня. У него на носу размазана грязь. Я по крайней мере надеюсь, что это грязь.

– Привет, Тед, – говорит он.

– Здравствуйте, – отвечаю я и протягиваю ему руку.

Парень, потерявший свои запонки и сбивший его на пол, уже выбежал за дверь. Иногда, очень редко, мои габариты способны сослужить хорошую службу.

Я помогаю человеку-жуку подняться с пола. Сзади на его рубашке лоснящееся коричневое пятно.

– Вот черт! – безропотно говорит он. – Думаю, нам лучше отсюда уйти. Скорее всего он сейчас вернется, да еще с дружками. У него они наверняка есть, хотя объяснить это трудно.

– Да, конечно, – говорю я, – идемте.

Дорога представляет собой тоннель янтарного света. Мне никак не удается вспомнить, в какой стороне мой дом, но это не кажется таким уж важным.

– Что будем делать? – спрашиваю я.

– Я бы еще чего-нибудь выпил, – говорит человек-жук.

Мы на пару топаем к светящейся вдали вывеске. И пока идем, она то словно приближается к нам, то отдаляется, но нам все же удается до нее добраться – это автозаправка, торгующая в том числе и пивом, которое мы покупаем у сонного человека, ведающего здешним магазином. Затем устраиваемся за столиком на обочине дороги у бензоколонок. Тихо. Лишь изредка мимо проезжают автомобили.

Я протягиваю человеку-жуку бумажную салфетку и говорю:

– У вас что-то с лицом.

Он без лишних слов его вытирает.

– Как странно, – говорю я, – мы с вами вместе пьем пиво.

– Думаю, так оно и есть, – отвечает он, – хотя между врачом и его пациентом, вполне очевидно, не должно происходить ничего подобного. Тед, вы и дальше будете приходить ко мне на сеансы?

– Ну да, – отвечаю я.

Разумеется, нет.

– Отлично. Я собирался поднять этот вопрос во время следующего сеанса, но… Понимаете, мне нужен ваш подлинный адрес. Это для нашей регистратуры. Я проверял: по тому, который вы мне дали, располагается даже не дом, а супермаркет.

– Я ошибся, – звучит мой ответ, – у меня порой явные нелады с цифрами.

Он лишь машет рукой, будто это не важно.

– А где живете вы ? – спрашиваю я.

– Вам этого знать не положено, – резко бросает он.

– Почему тот парень решил, что его запонки у вас?

– Точно не знаю. Вы что же, думаете, я у него их украл?

– Нет, – отвечаю я, потому что действительно так не считаю, – а почему вы выбрали себе эту работу? Это же скучно – целыми часами только и делать, что слушать других.

– Порой да, – говорит он, – но таким образом я надеюсь узнать о вещах гораздо более интересных.

Какое-то время мы пьем пиво, но как долго, я сказать не могу. О чем-то говорим, однако слова в то же мгновение теряются в белом шуме. Время от времени по нашим лицам проносится свет автомобильных фар. Я чувствую, что очень его люблю.

Он наклоняется ко мне ниже.

– Сегодня очень многие видели, что мы ушли вместе. Сейчас на нас смотрит парень с заправки. Он запомнит вас. Вы из тех, кто запоминается.

– Это точно, – говорю я.

– А раз так, то давайте поговорим откровенно, – продолжает он, – почему вы перестали меня посещать?

– Потому что вы меня вылечили, – хихикаю я.

– И это после того, что вы выкинули? Всадили в ладонь ручку.

– У меня, похоже, довольно высокий болевой порог.

Человек-жук тихонько икает.

– Вы ведь здорово перепугались. И в спешке ретировались, в итоге даже не заметив, что я пошел за вами. Любите, чтобы к вам в дом никто не совался, да? Но ведь звуки заглушать сложно. Детские голоса такие пронзительные.

Мрак вдруг простреливает яркий, красный свет. Человек-жук уже не кажется таким пьяным, как до этого. У меня внутри поднимается какое-то жуткое чувство.

– На самом деле она вам не дочь, так? – спрашивает он. – Точно так же, как ваша кошка на самом деле не кошка. Вы посчитали себя большим хитрецом и вывели меня на разговор о диссоциативном расстройстве личности. Но ведь я, Тед, зарабатываю на жизнь тем, что читаю людей, как открытые книги. В основе ДРЛ лежит травма. Насилие. Скажите, по какой причине Лорен – или, если угодно, Оливия – никогда не выходит из дома?