Якуб Жульчик - Холм псов [litres]

– Ведьмак! Выходи! – кричит Гжесь.

Собака уже стоит на свету. Рычит. Она худая, грязная, а ее зубы сверкают в темноте.

– Ведьмак, сука, отзови свою дворнягу! – кричит Гжесь.

– Может, пойдем, – Миколай сильнее сжимает палку.

– Я ее знаю. Если двинешься – откусит тебе яйца, – отвечает Гжесь.

Он светит фонарем рядом с собакой, не хочет слишком ее дразнить. Собака – единственный след жизни в этой местности. Не представляю, чтобы кто-то там жил, чтобы вообще кто-то захотел заглянуть в темные глазницы этого дома.

Юстина, успокойся. Глупая паникерша. Все это, панический страх, все эти фазы – на самом деле тоска по таблеткам. Твой мозг обманывает тебя, чтобы ты их приняла. Мудрая, спокойная терапевтка с короткими белыми волосами назвала бы это печалью потери. Теперь у тебя нет денег на терапевтку, ты не можешь к ней поехать, но можешь ее себе представить. Пусть лицо госпожи терапевтки заполнит всю эту темноту, пусть появится в каждом окне дома. Это всего лишь лес. Ты бывала и в местах похуже. Куда похуже. Ты видела настоящий ад. Ты видела симпатичный дом на Саской Кемпе, видела его в солнечный осенний день, видела, потому что тебе его показал Кирилл. Очень милый дом со свежим, покрашенным в белый цвет фасадом, с балконами и колоннами, трехэтажный, окруженный красивым садом. Правда милый дом. Тот дом был куда худшим местом, чем тот, перед которым ты стоишь сейчас. Тот дом был адом. Этот – просто развалина в лесу.

Ничего не случится. Самое большее – покусает тебя собака.

– И что ты им отвечаешь, когда говорят, что Гизмо еще жив? – спрашивает Миколай.

– Что Гитлер тоже еще жив? – отвечает, хмыкая, Гжесь.

– Нет, серьезно. Что ты им говоришь?

– Да что ты гонишь, сука? – Гжесь разворачивается к нему, вытягивает шею, чтобы заметить хотя бы что-то в черных глазах дома, и кричит снова: – Ведьмак!

– Потому что, если бы он был жив, я должен был бы его убить, нет? Как думаешь? – говорит Миколай, и при последних словах его голос меняется, я чувствую это: холодеет, словно голосовые связки сделались сталью.

Собака перестает рычать и внезапно исчезает.

На мужчине резиновые сапоги, рваные штаны, растянутый свитер, очень длинная борода. Он выглядит как бездомный. Глаза, фонарик выхватывает из темноты его глаза. Они глубоко воткнуты в череп, резко очерчены, резче, чем все остальное.

– Что? – раздается вопрос.

– Что? Что? А на «здравствуйте, дорогие гости» – собака насрала? – смеется Гжесь.

– Кто это? – тот показывает пальцем на меня и Миколая. Свет фонаря ловит детали его фигуры. Выглядит бездомным, но у него чистые, коротко постриженные ногти.

– Мой брат, не видишь? Похож ведь, – говорит Гжесь.

– Похож, – Ведьмак кивает.

– И его жена, – показывает на меня Гжесь. На меня отшельник не реагирует, разворачивается и исчезает во тьме. Мы идем следом. Под ногами все распадается, трещит и ломается.

Собака забежала в будку. Есть и другие собаки, в темноте видны их глаза. Потом слышен стук пластика, хлюпанье, пахнет бензином. Скрипят открываемые двери. И тогда зажигается бледный свет, и дом превращается в теплый остров, разогретый камень в погасшем кострище.

Дом – руина, но с этой стороны у него отремонтирована крыша, вставлены новые окна, еще проклеенные фабричной лентой. На подворье полно вещей, даже мусора, и все они педантично разложены ровными кучами, рядами, конструкциями. Под стеной – грабли, лопаты, тяпки, стоят ровной шеренгой топоры, от наибольшего предмета к наименьшему. В центре двора машина: большой внедорожник, но такой старый, что при столкновении запросто мог бы стать облаком ржавой пыли. Ведьмак на миг превращается в стоящее на пороге темное пятно, а потом исчезает внутри.

Внутри чисто. Еще сильнее пахнет бензином, но я понимаю, что это генератор. Старая дровяная печь занимает большую часть помещения. На стенах – нарисованные по дереву картинки, десятки их, перепутанные конструкции из дерева и коры, неработающие часы с кукушкой, картинки Богоматери, обожженные фотографии, календарь «Кока-Колы» за 1998 год. Мусор. Чистый мусор. Под бензином чувствуется запах моющих средств. Электрический свет падает из подвешенной к потолку одинокой лампочки, но всюду видны остатки прогоревших свечек.

За столом сидит кто-то еще.

– Я тут с Колей, – он показывает на грязного мужика со взлохмаченными волосами, который прижимает руки к жестяной кружке с чаем. Рядом разложен скромный ужин: хлеб, консервы, джем, масло. Ведьмак высокий, худой и угловатый, но от него бьет сила, когда он подтягивает рукава свитера, на больших ладонях видны сплетенные узлы вен. Он прикрывает собой деревянную дверь, из-за которой пробивается свет, что-то слышно, шорохи, словно из расстроенного радио.

– Он сейчас умоется, – Ведьмак снова показывает на Колю. – Сейчас умоется, нельзя грязным сидеть. И речи быть не может.

– Побили тебя. Я видел, как тебя побили, – говорит Гжесю Коля.

У него приглушенный голос, он тянет гласные, по голосу и виду кажется человеком с серьезными психическими проблемами.

Я прислоняюсь к стене. В этой маленькой комнатке, в этом странном доме есть множество странных, непонятных правил, а я не хочу нарушать ни одного из них.

– Что ты еще видел? – сразу спрашивает Гжесь.

Коля не отвечает. Берет краюху хлеба с тарелки и рвет ее на маленькие кусочки.

– Что ты еще видел? Не бойся, – повторяет Гжесь.

– Не так громко. – Ведьмак поднимает палец.

Глаза его непомерно светлые, ярко-голубые, маленькие и острые, напоминают перевернутые слезы, вырезанные ножом на бумаге. Есть в них нечто, что сложно назвать. Глядя ему в глаза, я знаю, он сам выбрал то, что его окружает: генератор, мусор, свечи и этого второго несчастного за столом. Длинная, крученая, твердая, как металлическая щетка, борода приводит к тому, что издали он кажется безумцем или бомжом. Люди должны его бояться, когда видят издали, ходящего по лесу между деревьями. Точно так же, как и выдуманной ведьмы.

– Мои дети там. Смотрят сказку. У них есть одна сказка ежедневно. Больше – портит мозг, – говорит Ведьмак.

Гжесь успокаивается, выдыхает излишек воздуха. Уже не смотрит на Колю. Снова глядит на Ведьмака.

– Какие-то малолетки ходят по лесу. Машина у них над рекой сломалась.

– И что? – спрашивает Ведьмак.

– Есть у тебя буксирный шнур? Может, им стоит помочь?

– Нету, – говорит Ведьмак. – Я потерял.

– Как это – потерял? – спрашивает Гжесь, и я вижу, что он снова нервничает.

– Если бы я знал, как потерял, это уже была бы не потеря.

Ведьмак открывает дверь в другую комнату, входит внутрь. Комната покрашена в блекло-розовый цвет. Я вижу там двоих маленьких детей, которые поворачиваются в нашу сторону, они в толстых свитерах, сидят перед маленьким цветным телевизором с подключенным к нему DVD. Я вижу стулья, края поставленных на равном расстоянии топчанов, как в общаге. На стене – выжженное изображение Богоматери.