Якуб Жульчик - Холм псов [litres]

– Вам я ничего не должен, а? – спросил у официантки Гжесь. Улыбнулся. Женщина не ответила, даже не глянула на него. Я заказал три кофе, она забрала меню и ушла.

– Знаю, что она хочет выстроить развлекательный центр там, где живут те бедняки, – сказал я. – Знаю, что вы с ней сражаетесь и пытаетесь ее отозвать. Знаю, что утверждаете, будто она убила Берната, потому что вы организуете референдум.

– Во-первых, не ори на весь город, а во-вторых, это еще не точно, – сказал Гжесь, хотя площадка оставалась пустой, не слышно было ни шагов, ни голосов, кроме слабого чириканья птиц.

– Нужно начать с того, что все это – ее. Ее и Кальта, – сказал, помолчав, мой отец.

– Какое такое «все»? – спросил я.

– Вот это все, – повторил он, обводя рукой площадь перед замком. – Отель, кабак, замок. Имеет, что хочет.

– Не только все это – сказал Гжесь, вертясь на стуле и снова внимательно осматривая натертые запястья. – Но вообще все, все.

– Все предприятия, обе лесопилки, мебельная фабрика, завод, оно вроде бы какой-то фирмы, но на самом деле – владеет вместе с Кальтом. Все, кроме предприятия Берната, – принялся перечислять отец.

– Ну и? – спросил я.

Оборачиваюсь и вижу, как на подворье замка входит какая-то старая парочка, медленно вышагивающая, по всем признакам – туристы-пенсионеры, в рыбацких шапочках и с бананками на бедре, подпираясь палками для норвежской ходьбы.

– Das ist alles unsere , [52]– засмеялся мой брат при их виде.

– Может, было бы лучше, будь оно ihre [53] Их ( нем .). ,– отозвался отец. – Может, было бы лучше.

Официантка принесла три кофе на подносе. Бледно-коричневый, полупрозрачный, едва теплый. Я выпил свой за один раз. Гжесь даже не глянул на чашку, только закурил.

– Она выиграла выборы вскоре после того, как ты издал свою книжку. Из-за твоей книжки, – добавил Гжесь.

– Из-за моей книжки, – повторил я. – Что-то не верится. Выиграла выборы из-за книжки.

Отец отпил глоток кофе.

– Сучья мерзость, – я не знал, он о бургомистре или о кофе.

– Через год после ее выхода. Весь город голосовал за бургомистершу. Она пошла на выборы с лозунгом: «Остановим очернительство Зыборка», – говоря это, он старался не смотреть мне в глаза, словно и ему было немного странно это говорить. – Говорила об этом даже по общепольскому телевиденью: мол, раз уж слава о Зыборке разнеслась по всей Польше, то сейчас по всей Польше о нем станут говорить хорошо. Люди заглатывали это, как молодые пеликаны. Что, мол, Зыборк снова станет красивым. Что мы снова будем им гордиться.

Некоторое время никто не говорил.

– Я знаю, что ты не хотел, чтобы так получилось. Просто не подумал, – сказал отец немного тише, словно бы другим голосом, другим горлом.

– Она серьезно старалась, фоткалась с этим, сука, как его там, Томашем Лисом [54],– добавил Гжесь.

– Да с каким Лисом – с Гугалой [55],– поправил его отец.

Мне сделалось жарко от кофе и солнца, на площадке не было ни одного зонтика, под который мы могли бы спрятаться.

– Слушай, я знаю, что человек, который перестает пить, должен найти себе какое-то другое занятие, а у тебя оно есть, ты сражаешься со всем миром, в смысле, с миром, который ты, папа, знаешь, – то есть с Зыборком. Но когда выходила моя книжка, ты занимался питьем водки с Бернатом и помощью с его фурами и шкафами, и вопил дома, что, мол, все это будет и у тебя. А потому – хватит мне тут вкручивать, – сказал я так громко, что пара стареньких немцев оглянулась на нас.

– Ты просто мог бы спросить. Мог бы посмотреть, что происходило на самом деле – и тогда бы помог. А так выдумал всякую ерунду – и только мешал, – ответил отец.

– Я ухожу, – сказал я, но, прежде чем встал, Гжесь схватил меня за руку и сказал – Хочешь знать, что тут происходит? Интересно тебе? Так слушай.

Я посмотрел ему в глаза. Он отпустил мою руку. Я остался. Официантка выглянула во дворик, я показал ей чашку, не знал, поняла ли она, что я хочу. Она исчезла в темных внутренностях ресторана. Я вытер со лба пот. Отец рассматривал на свет свои ногти.

Я увидел, как на голубом, выстиранном небе появляется одинокая тучка. Была еще далеко от солнца.

– Знаешь, что делали Кафель, Мацюсь, Порчик, вся эта банда, что делали множество парней в Зыборке? – отозвался Гжесь.

– Крали машины, – ответил я. – Это известно. Облава – была на них.

– Облава была позже, – добавил Гжесь. – Но, да, бомбили машины. Много. И делали на этом немалые деньги. Помнишь?

Я кивнул. Естественно, я помнил. Все началось в тот момент, когда я выехал из Зыборка. Когда Кафель и Порчик, идиоты и босяки, вдруг перестали быть идиотами и босяками, поняли, что никто им не заплатит просто за крики «Зиг хайль!» и битье людей за то, что те носят вельветки и бусики. Помню, местные говорили, что так объяснял Мацюсь, самый старший из них – мол, нет смысла играть в идеологию, нужно поднять лежащие на земле деньги. И оказалось, что уже через пару месяцев они перестали быть тупарями в «военках», но стали обвешанной золотом аристократией в трениках.

– Потом они начали приторговывать амфетамином. И продолжали бомбить машины. Сделали себе мастерскую возле Колонии. Пытались договариваться – то с цыганами, то с русскими. Но дел с ними никто вести не хотел, потому что они были совсем без башни. Когда входили в бордель, то и обои срывали. Разгонялись на машинах, топили их в речке. Когда обносили магазины, то делали фотосессию на прилавках, – сказал Гжесь.

– В Зыборке не было парня между восемнадцатью и двадцатью четырьмя, который бы с ними не бегал. Может, кроме твоего брата, – добавил отец.

– Знаешь, тут всегда так было, – продолжил Гжесь. – В каком-то смысле. Зыборк перед войной был пограничным городом. Члежиче, в пяти километрах отсюда, была уже Польша курпсов [56] Этническая группа, населяющая польскую Мазовию; название происходит от специфической плетеной из липового лыка обуви, курпсов, местной разновидности лаптей. Специфическими чертами характера курпсов в Польше называют упорство, упрямство, экономность и мстительность. . Ну и тут всегда был цирк. Контрабандисты, бордели… Но то, что происходило недавно, – превосходило человеческие понятия.

Теперь отец поднял голову, перегнулся через стол, оперся локтями и начал говорить. Словно они запланировали все это в двуголосицу.

– Так обнаглели, что воровали среди белого дня. Начинали в несколько голов, а через два месяца – было их пятьдесят. Фамилии могу тебе и час говорить. Каждого знаю. Знаю, где каждый из них сейчас. Входили в магазины и брали, что хотели. Когда напивались – били стекла, людей избивали на улицах, и ничего. Как на дискотеку приходили – столы летали. Или закрывали дверь изнутри, брали девиц и трахали их по очереди на столах, а то и несколько сразу, а если девица была с парнем, то парню приставляли пистолет к голове. Полиция, как их видела, переходила на другую сторону улицы. Смеялись надо всеми. В лицо. Предыдущий бургомистр, Кудневский, пытался с ними бороться, организовывал расследования, так ему подожгли машину, выбили стекла, а дочку ждали под школой.