Олег Рой - Порог

Примчавшиеся к Бизанкуру в Реле де Шамбор и выглядящие в нем нелепыми заплатами, Мадлен и Клод Перрены были вне себя от восторга. Они походили друг на друга — бледные, взъерошенные и небрежно одетые карикатурные ученые, словно срисованные из какой-то комедии про безумных научных работников, бумажных крыс, привыкших проводить время за корпением над манускриптами. На обоих очки с толстыми стеклами — они оба изрядно посадили зрение в процессе изучения рукописей. Добродетель Усердия, которое олицетворял их ребенок, в его родителях имела искаженные черты, перевернув все с точностью до наоборот. Усердие стало одержимостью и трудоголизмом.

По-моему, они даже не поняли, что предложил им загадочный молодой человек, они с вожделением вцепились в свиток.

— Новые сведения, невероятно! — возбужденно повторял Клод Перрен. — Я утру им нос на очередном докладе, ведь теперь у нас есть доказательства… Ха-ха-а, представляю их лица!

— Гм-гм… — деликатно покашлял Бизанкур. — Не забудьте про меня, мои милые труженики.

— Да-да, — рассеянно ответила Мадлен и совершенно машинально произнесла: — Отдай меньшее, получишь большее…

Вслед за этим оба супруга принялись жадно водить носами по пожелтевшей бумаге.

Как и прежде, в Токио и Майами, в ответ на изреченное заклинание дрогнула сама земля, а через какое-то время небо заволокло тучами и встревоженно заворчало, разразившись рыданиями.

— Нет больше Усердия? — притворно удивилась сидящая за стеной в огромном и мягком серебристом кресле Белла. — Как быстро, надо же. Я хоть вздохну спокойно.

— Можно подумать, ты перетрудилась, — пустил шпильку Азазелло.

— А ты сам попробуй… — начала она, но Воланд устало прикрыл глаза:

— Ваши перебранки напоминают мне препирательство шлюх в борделе.

— Прошу прощения, мессир, — немедленно присмирели оба.

— Меня очень интересует Тверь, — признался вдруг Князь Тьмы. — Не сам город, хоть в нем, безусловно, есть нечто сакральное. Сколько раз полыхали там пожары, выжигая город дотла, сметая с лица земли. Но город стоит, и стоять, похоже, будет долго. Мне интересен оставшийся там ребенок, олицетворяющий Любовь. Со странной обезьяньей внешностью, которая на всех изображениях выходит иконописной через несколько секунд взгляда на его фото. Ведь внешность, по сути, не значит ничего. Важна суть. Нет ничего сакральнее любви. И эту добродетель более всех необходимо уничтожить. Вы знаете, Кто есть Любовь на небе, а теперь знаете, и кто олицетворяет ее на земле в виде добродетели. Кому предначертано стать одним из апостолов… Если мы, конечно, допустим это. Но мы же этого не допустим?

Азазелло и Бельфегор переглянулись.

— Мы этого не допустим… — мрачнея, повторил еле слышно Воланд, глядя, казалось, внутрь себя, и его зеленый глаз на несколько мгновений стал чернее ночи.

Тем же вечером в шикарном номере отеля «Реле де Шамбор» Жан-Жак-Альбин де Бизанкур пережил приступ настоящего безумия. Прямо через стену к нему в спальню молча потянулась вереница детей. Их глаза были пустыми и белесыми, а лица — бледными и серьезными. Они трогали его своими мягкими холодными пальчиками, заглядывали ему в глаза и молчали, но самым страшным был тот, кто возглавлял шествие. У него было лицо самого Бизанкура. Он подошел к Жан-Жаку, без слов обнял руками его колени и поднял на него взгляд, полный любви, скорби и муки. Француз оцепенел — он узнал тот самый взгляд, периодически изводивший его. Взгляд с небес. Несмотря на то что этот взгляд принадлежал ребенку с его собственным лицом… Жан-Жак потерял сознание, а очнувшись, обнаружил себя на полу, забившимся между креслом и роскошной кроватью.

И голова его вновь была ясной.

Исландия, страна удивительной суровой красоты. Рейкьявик. Магнус Олафсон. Именно он был на этот раз целью Жан-Жака-Альбина де Бизанкура.

Отец его, Олаф Йоунсон, считающий себя потомком викингов, был туристическим гидом, сопровождающим любителей рафтинга, особенно групп с детьми. Бизанкур нашел его без труда, несколько дней ходил вокруг да около, ведя незаметное существование туриста-зеваки, и неторопливо впитывал слухи и россказни, витавшие вокруг искомого объекта.

Магнус, которому было уже шесть лет, постоянно сопровождал отца на экскурсиях, вызывая уважение и восторг у всех без исключения. Мальчуган был очень серьезным и вдумчивым. Молчаливым и упорным, как отец, и во всем желающим быть на него похожим. Он без слов и наравне со взрослыми возился с туристическим снаряжением, помогал детям, даже старше себя, карабкаться по валунам и преодолевать другие преграды и препятствия, никогда не хныкал и не капризничал — был самым настоящим маленьким взрослым. Потомком викингов.

Казалось, что его первыми словами были: «Я сам». Он очень гордился своим отцом и стремился во всем на него походить. Часто они уходили вдвоем по довольно сложным маршрутам в любое время дня и ночи, при любой погоде. Это казалось безумием, но именно так Олаф воспитывал в сыне боевой дух и бесстрашие.

Мать, Виктория, в свою очередь, гордилась своими мужчинами, их маленьким кланом. Можно было подумать, что вся их семейка с этими играми в викингов поражена вирусом гордыни, но нет — именно Магнус умудрялся сглаживать даже незначительные конфликты.

Все это Жан-Жак узнал от словоохотливой владелицы гостиницы «Приют в скалах», в которой он сейчас находился, и где время короталось именно так — за разговорами о местных достопримечательностях. А пуще того, о выдающихся людях. Олаф был и таким человеком, и такой местной достопримечательностью.

Тем же вечером в комнату Бизанкура явился гость.

Жан-Жак уже готовился отойти ко сну, как вдруг почувствовал, что свет, несмотря на горящую настольную лампу, потускнел, и тени по углам зашевелились, словно черви. Даже сам воздух стал намного холоднее, хотя окна были плотно закрыты.

В кресле сгустилась тьма, и обрисовались очертания фигуры. Черт лица во мраке было не рассмотреть, и, возможно, это было к лучшему — по неизвестной причине сердце Бизанкура заколотилось в горле. Он знал, кто пожаловал к нему.

— Люцифер, — собственный голос показался Жан-Жаку шелестом песка в пустыне — безнадежным и безжизненным.

— Пришло время платить по счетам, — прозвучал глубокий, красивый, но тихий голос, и голова Жан-Жака закружилась. Он вновь оказался в своем маленьком, только что рожденном тельце, тем не менее внимая всему, что происходило вокруг, своим взрослым оком из двадцать первого века.

Комната отчего дома внезапно погрузилась в такой кромешный мрак, что в нем, казалось, тонули не только видимые предметы, но и звуки. Даже огонь в камине исчез, хотя было жарко и душно.