Виктор Точинов - Темные игры – 3 (сборник)

Колесцовый замок проблему снял, а применяется он сейчас... многие из вас, особенно мужчины, покопавшись в карманах, могут обнаружить там изобретение Леонардо...

Последние слова экскурсовод произнес значительно и выдержал драматическую паузу, явно ожидая недоуменных вопросов... Однако переводчик пробубнил так уныло, что никто ни о чем не спросил. Экскурсовод вздохнул, вынул из кармана зажигалку, крутанул колесико, поднял повыше затрепетавший желтый язычок пламени... Вот же он, колесцовый замок Леонардо в чуть измененном виде!

Это зрелище добило Максима. Сигареты и зажигалку он, истомленный никотиновым голоданием, уже достал из кармана, держал в руках... Шепнул Марине:

— Я на улице, подтягивайтесь, — и ужом выскользнул из музея.

Бросил вороватый взгляд по сторонам, — и, разумеется, тотчас же увидел плакатик с перечеркнутой дымящейся сигаретой. Совсем сбрендили в Европе вообще и в Италии в частности в борьбе с курением... Человека с сигаретой и зажигалкой тут на улице днем с огнем не разыщешь, Максим, по крайней мере, не встречал ни единого.

Ладно, местных ментов вроде бы тоже не видно. Быстренько, пулеметом, затянется две-три раза и тут же загасит... Кто не рискует, тот не пьет шампанского... под затяжку.

Единственное полезное изобретение старины Леонардо сработало, как полагается: колесико крутанулось, пламя вспыхнуло и...

И Максим ощутил нечто странное. Какое-то холодное дуновение коснулось лица, хотя день стоял теплый и на редкость безветренный. Не почудилось: огонек зажигалки затрепетал, лег горизонтально, чуть не погас.

А еще Максим почувствовал чужой внимательный взгляд, уставившийся на него в упор из ниоткуда, из пустоты, из прозрачного воздуха...

Как, каким местом почувствовал? Не понять... Но почувствовал.

Он помотал головой, пытаясь отогнать наваждение и позабыв зажечь сигарету. А потом стало поздно: из музея вывалилась гомонящая толпа русских туристов, и ощущение давящего взгляда исчезло, но Маринка наверняка бы не одобрила попытку сыграть в орлянку с местными законами, да и переводчик предупреждал: не вздумайте рисковать, камеры всюду и штраф пропишут такой, что мама не горюй...

Максим тяжко вздохнул, убрал сигареты и поплелся вместе с остальными к автобусу, припаркованному в отдалении, за пределами площади. Он поднял ногу, чтобы шагнуть на ступеньку автобуса, — и не шагнул.

Ступенька исчезла. Заодно с ней исчез автобус, и Пьяцца-дель-пополо, и весь многомиллионный город Рим вместе со всем, что в нем было, и даже вместе с нависшим над городом голубым итальянским небом...

Малую долю секунды Максим изумленно пялился в бездонную черноту, в сравнении с которой космический вакуум казался бы переполненным вещами и процессами, — затем исчез тоже.

— ...в будущем, кстати, легко и просто можно наступить на те же грабли. Угробить свой родной пространственно-временной континуум.

— Убив собственного внука? — звучит из задних рядов все тот же голос, в нем определенно чувствуется ехидство.

Руководитель семинара ехидство игнорирует, и реплику вместе с ее автором, — тоже.

— Это называется «парадокс украденного рассказа». Он менее известен, и суть его такова: человек отправляется в будущее, покупает журнал с талантливо написанным рассказом, возвращается в прошлое, публикует рассказ как свой... Разумеется, после такого настоящий автор рассказ не напишет. И вопрос «А кто же тогда сочинил рассказ?» — имеет все тот же ответ, для континуума нехороший: в момент совершения кражи все исчезнет. Тот же парадокс можно применить к любым произведениям искусства, к научным теориям, к техническим изобретениям...

Ему тоскливо. Все предсказуемо: сейчас начнут спорить до хрипоты, пытаясь найти оригинальные решения и как-то разрешить парадоксы (а напишут все, как под копирку, о набивших оскомину попаданцах, — скучно, зато публикабельно), а ему сидеть и все это слушать, а в номере оргкомитета тем временем прикончат молодое крымское вино и будут говорить о действительно интересных вещах... Да чтоб вы все пропали куда-нибудь...

Дорога вела вверх, но Николаша летел по ней легко, словно под гору, ноги сами несли.

— Постой-ка, малец! — раздался сзади голос, и Николаша сбился с шага, обернулся, досадуя сам на себя: ну какой же он малец, уж второй год, как студент Политехнического, пора бы перестать реагировать на такие оклики.

Посреди улицы стоял полицейский урядник Мазохин, всеми в Парголове называемый по отчеству, — Ерофеичем. Откуда урядник вывернул, Николаша, только что миновавший то место, не понял. Возможно, Ерофеич вышел из-за дачи Караваевых, но тогда должен был шагать очень быстро, дабы оказаться там, где сейчас стоял... Увидел издалека и выскочил, торопясь перехватить? Зачем, интересно?

Пасха в том году случилась ранняя (а дело происходило в страстную субботу), но Ерофеич уже успел сменить папаху на фуражку, шинель носил нараспашку, не застегивая, всем установлениям и циркулярам вопреки, — был он мужчиной грузным, дородным, легко потеющим.

Урядник сделал приглашающий жест: подойди, дескать, потолкуем. Николаша двинулся к нему, аккуратно и далеко обходя лужи, тщательно следя, чтобы не забрызгать свои выходные отглаженные брюки. Ерофеич, неодобрительно следя за его эволюциями, шагнул навстречу, — напрямик, дороги не выбирая.

— Ты ведь Прасковьи Злотниковой сын? — уточнил урядник, когда траектории его и Николаши достаточно сблизились.

До того близко они не общались, повода не было, но в Парголове Ерофеич знал всех. Николаша молча кивнул, не понимая, в чем причина полицейского к нему интереса.

— Куда поспешаешь, такой нарядный? В церковь, что ль? Так негожий час выбрал, утреню отслужили уже, пасхи с куличами освятили, народ почти весь по домам разошелся... А до ночного бдения еще ого сколько.

— Я не в церковь... Я... в общем, по другому делу иду...

— По другому... — раздумчиво повторил урядник.

Единственный глаз его пристально уставился на собеседника, а второй Ерофеич потерял тридцать с гаком лет тому под турецкой Плевной — и опустевшую глазницу прикрывал кожаной нашлепкой на кожаном же шнурке, и должен был бы, по разумению Николаши, походить на пирата, да отчего-то не походил. Выглядел как одноглазый полицейский.

— А дай-ка мне букетиком твоим полюбопытствовать... — протянул руку урядник. — Очень я, понимаешь, цветочками интересуюсь... Страсть такую с отрочества имею.

Николаша отдал букет с огромной неохотой и решил, что если урядник начнет допытываться: откуда, мол, цветы в такое раннее время? — сказать, будто купил в Питере. На деле же за букет были плачены баснословные два рубля (а купи-ка в конце марта дешевле!) Фрол Давыдычу, садовнику из шуваловских оранжерей, — и тот, разумеется, приторговывать хозяйскими цветами никакого права не имел.