Виктор Точинов - Темные игры – 3 (сборник)

Старая часовня? Нет, началось все не в часовне, а возле дома номер двадцать четыре, что в Кривом переулке. Кто в том доме живет — он, Фигура, не знает, никогда не интересовался. Но клубничные грядки в саду знатные, крупная клубника, сладкая, и самая ранняя в поселке, уже в середине июня хоть ведрами собирай... Да почему же лазил? И в щель забора все прекрасно видно.

В общем, субботним вечером возвращались они из парка, своей компанией, десятка полтора парнишек. Что в парке делали? Так праздник же, десять лет заводу отмечали, карусели работали и вышка парашютная, потом концерт был, потом танцы... В общем, возвращались они Кривым переулком и решили в тот сад заскочить, скушать по паре клубничин, от хозяев не убудет — все равно дрозды и прочие вредные птицы больше склюют.

Только через забор перемахнули, до грядок даже не дошли, — Тимка со своей бандой налетел. Фонарями в глаза слепят, хватают, руки выворачивают... Со всех сторон окружили, не уйти. Всех скрутили, никто не сбежал. Да, Мишку Квакина тоже скрутили, но потом отпустили зачем-то, и оттого он, Фигура, когда выпишется из больницы, непременно задаст старому приятелю пару вопросов.

Так их осталось двенадцать, еще двое парней по Кривому переулку не пошли, им надо было в другую сторону. Вот не стоило в сад сам-тринадцать лезть, оправдалась дурная примета, еще как оправдалась...

В общем, отвели их в старую часовню, заперли. Почему не пытались выбраться? А как? Дверь железная, на окнах решетки, поверх них ставни, а сама часовня хоть старая, да крепкая, без лома стены каменные не раздолбать.

Не кричали и на помощь не звали, место глухое, никто там по ночам не ходит. Сидели, ждали утра. Не спалось на голом камне. Утром, думали, хоть кто-то мимо к речке пойдет, услышит, отодвинет засов...

Почти дождались... За окном уже небо светлеть помаленьку начало — и тут засов заскрежетал, дверь распахнулась. Человека, что снаружи стоял, и не разглядели толком, весь в темном, но сабля, что в руке поблескивала, хорошо была видна...

Человек шагнул внутрь. А дверь у него за спиной снова захлопнулась. И началось...

Он, Фигура, почти сразу по голове получил — руку подставлял, да не помогло, клинок всю располосовал и все равно по темечку врезал. Упал, кровь лицо залила — и как остальные погибли, не видел. Но закончилось все быстро. Поначалу-то полный бедлам: все орут, кто-то рыдает, кто-то в дверь железную кулаками лупит. Но и минуты не прошло, как все стихло. И он, Фигура, притих, мертвым прикинулся.

Потом почувствовал, как его за ноги взяли, по полу поволокли... И все, отключился. Но ненадолго совсем, потому что очнулся все в той же часовне. Услышал голоса, но глаза открывать не стал, их и не разлепить толком было из-за крови. Как понял, что еще в часовне? А там звуки особые, ни с чем не спутаешь, эхо от потолка отражается гулкое... Так вот, один из говоривших точно Тимка Гараев был, а еще два голоса незнакомые, взрослые. Старик? Может, и был один из говоривших стариком, он, Фигура, особо не вслушивался, у него другая забота была — не застонать, себя не выдать.

О чем разговор шел, не понял. Не по-нашему говорили. И не по-немецки — у него хоть и трояк в школе по немецкому, но язык бы опознал. Однако понял, что спорили о чем-то говорившие, переругивались. А еще постоянно какого-то Толика вспоминали, даже звали его: «Толик, ау! Толик, ау!» — с акцентом звали, но понять можно... Видать, у них в банде еще какой-то Толик состоял, да не пошел в часовню, забоялся. А может, и пришел, но позже, потому что он, Фигура, снова сознание потерял, и уже надолго, только здесь, в больнице, и очнулся...

Яновский начал выспрашивать про приметы человека с саблей — хотя бы рост и телосложение, но Фигура ничего определенного сказать не смог, был лишь уверен, что клинком орудовал не Тимка Гараев, а кто-то взрослый. Затем в дверях палаты появился доктор Колокольчиков и начал с осуждающим лицом жестикулировать, демонстрируя свои карманные часы на цепочке.

Яновский, едва очутившись в коридоре, зачем-то вытащил из планшетки табель-календарь, заглянул в него... Скривил губы сильнее обычного и спросил:

— Где у вас ближайший телефон, Федор Григорьевич? Надо срочно позвонить в Москву.

Полуторка к тому времени уже загрузилась на местной швейной фабрике комплектами обмундирования и укатила обратно. К дачному поселку не ходили ни автобусы, ни другой транспорт, и попуток тоже было негусто. Кончилось тем, что Яновский с Васей отправились на колхозной подводе — та ехала в соседствующую деревню Петрищево, и возница согласился сделать небольшой крюк. Хотя, конечно, при нужде сделал бы и большой, и специально бы съездил: офицерам НКВД (на сей раз оба были в полной форме) отказывать не принято.

Вася вообще чувствовал себя гораздо увереннее, когда люди сразу могли разглядеть его «кубари» и понимали, с кем имеют дело. Он с легкой завистью поглядывал на «шпалы», украшавшие петлицы Яновского, и на орден, привинченный к капитанскому френчу, — и утешал себя мыслью, что немцы двинули через границу ходко и дерзко и до зимы война едва ли закончится, — еще успеет на фронте заработать и повышение в звании, и орден на грудь, а может, и не один...

Орден Яновский носил, кстати, необычный и очень редкий. Звезда, но значительно крупнее нашей Красной Звезды, и не с красными, а с золотисто-желтыми лучами, и нет на ней ни красноармейца с винтовкой, ни серпа с молотом, вообще нет никакой советской символики — в центре голубой эмалевый круг с мусульманским полумесяцем. Капитан как-то растолковал под настроение: чеканили и выдавали эти ордена в только что учрежденной Бухарской республике, где на монетном дворе сохранился большой запас заготовок для старых эмирских орденов, — вот и делали награды из того, что нашлось под рукой.

Возница — средних лет, со щетинистым лицом — поглядывал на своих пассажиров с явной опаской и старался вести себя тихо и незаметно. И на несколько вопросов, что задал ему Яновский, поначалу отвечал коротко и односложно. Но потихоньку осмелел, ответы стали более развернутыми, а узнав под конец пути, что подвезти чекистов надо к милицейскому участку, даже пожаловался на участкового, не принявшего у него заявление о краже новенького хомута. Чувствовалось, что проблему украденного хомута колхозник принимает близко к сердцу.

— Ну, вот как так можно? — риторически вопрошал он. — Раз война пришла, так ведь и с расхитителями надо по законам военного времени, правильно? Не в тюрьму их слать, чтоб их там кормили-поили да охраняли. А вот вывести одного на площадь, да и повесить с табличкой на груди — расхититель, мол, народной собственности... Одного так подвесить — десятеро других зарекутся чужие хомуты воровать, правильно?