Энди Дэвидсон - Дочь лодочника [litres]

– Я их задел, – пробормотал он сквозь кровавую ухмылку. – Задел их, Билли.

– Что ты… – отозвался Коттон.

– Сегодня… они сказали, придут… и убьют нас всех, Билли, они…

– Они не успеют, Чарли, – сказал Коттон. Он прошагал мимо констебля и вышел на крыльцо. Риддл за его спиной издал еще несколько звуков, а потом затих, повесив голову на еще колышущуюся грудь. Коттон увидел «Плимут», припаркованный в тридцати-сорока ярдах, водительская дверца была нараспашку.

Перешагнув через гнилые доски, он уселся на широких провисших ступенях. Боль пронзила его насквозь, будто он насадил себя на кол. Он снял туфлю. Золотистый носок был порван – из дыры торчал палец. Он грустно улыбнулся, глядя на то, каким стал убогим. Поднял камень, лежавший на траве, рассмотрел его и бросил в сторону. Несколько дней назад он видел в траве зеленую стеклянную бутылку из-под содовой, затянутую изнутри паутиной, а теперь нашел ее и разбил об осыпающийся кирпичный фундамент дома; из горлышка, которое осталось у него в руке, вывалился бурый паучок. Паук упал в траву, достававшую Коттону до лодыжек. Он пробежал по бутылочному осколку и навсегда скрылся в лесу. Коттон отбросил горлышко, поднял осколок и сунул поглубже в носок своей туфли. Затем надел ее на ногу и зашнуровал. Внезапная новая боль вспыхнула ярко и отчетливо, перетягивая все внимание на себя.

На западе раздался раскат грома, но, когда содрогнулась земля, Билли Коттон понял, что это был вовсе не гром.

Это вздымалась сама земля.

Пара садовых ножниц слетела со стены в оранжерее, когда начались первые толчки. С потолка упало оконное стекло и разбилось, приземлившись среди растений. Флуоресцентные лампы замерцали и погасли. Потом снова вспыхнули. Тейя прижала к себе Грейс, обхватив рукой головку. Через некоторое время все стихло. Только снаружи непоколебимо гудел генератор.

Эйвери сидел спиной к своему рабочему столу, под который они положили мальчика. У того вздымалась и опускалась грудь, и воздух выходил из нее с тихим высоким свистом. Его мешок лежал открытый у ног Эйвери. Карлик вертел в руках окровавленное мачете, которое в нем нашел.

Тейя тоже смотрела на оружие.

– Кто он, Джон? Что он такое?

Эйвери сунул мачете обратно в мешок и взглянул на мальчика, вспомнив ночь, когда умерла Лена Коттон. Вспомнил, как его взгляд упал на то, что лежало под красной от крови наволочкой в миске старой ведьмы, когда та проскользнула мимо него. Как оттуда высунулась серая ножка. С перепонками между пальцев. Вялая, безжизненная.

Случился новый толчок, сильнее прежнего, и с кирпичного фундамента слетела пыль, а глиняный горшок упал со стола и раскололся об пол.

Эйвери подошел к двери из оранжереи и открыл ее.

– Не надо…

– Все нормально, – сказал он и вышел под сень дубов.

Вокруг падал причудливый свет. Тени деревьев, пасторского дома и «Плимута» наклонялись под прямым углом, но для этого времени суток было слишком темно.

Все приобрело приглушенный, отфильтрованный вид, будто лучи солнца проступали сквозь стакан с грязной водой. На гравийную дорожку и траву, где он стоял, ветви отбрасывали размытые полумесяцы теней. Серые облака обступали солнце, окутывая все, что бы за ними ни происходило, завесой тайны.

Сердце Эйвери пронизал страх, когда цикады из лесов вокруг раньше положенного затянули свою вечернюю хоровую песню.

Билли Коттон стоял на дворе перед Воскресным домом и смотрел на небо с таким видом, будто только он один был способен прочитать написанное на нем послание. Он водил руками вверх-вниз вдоль своих красных подтяжек, не обращая никакого внимания на Эйвери. А спустя минуту захромал обратно в дом.

Грянул третий толчок. С дубов попадали мертвые ветки, весь мир содрогнулся, точно огромный стальной корабль, запустивший двигатели.

Войдя в оранжерею, он увидел Тейю, сидящую с Грейс на коленях.

– Может, конец света начался, – проговорил он и попытался улыбнуться.

Тейя с ужасом посмотрела на стекло над головой.

Так они и сидели, тихонько, опасаясь, что уже слишком поздно что-либо предпринимать, что некий страшный механизм внутри самой земли пришел в действие, завращав колесиками и шестеренками, и им осталась лишь роль немых участников постановки на неуклонно меняющейся сцене.

Небо потускнело, сгущаясь к вечеру, хотя Миранда, почти в беспамятстве от изнеможения, пока этого не замечала. Когда раздался первый толчок, она только успела выбраться из грязи. Она привалилась к дереву и подождала, пока утихнет. Затем вытерла ноги о листья, надела кроссовки и двинулась дальше, все еще видя журавля впереди – пусть он и норовил все время скрыться, взмахнуть крыльями с черными кончиками и улететь, чтобы потом приземлиться где-нибудь подальше.

Так, чертя размеренную, изящную линию сквозь деревья, птица достигла пальмовой рощи, где устроилась у гнилого бревна и воткнула в землю клюв, чтобы поискать там личинок.

Земля снова содрогнулась.

Миранда вспомнила это место: подлесок из густого шиповника, большие длинные шипы среди них. Она замерла, прислушиваясь – к чему, она сама не знала. К собственному голосу, себя одиннадцатилетней, когда она выкрикивала имя отца, лишь чтобы услышать, как оно возвращается безответным эхом?

Журавль непринужденно пробирался между пальмами. Она следовала за ним, сначала через лабиринт, где ее резали и царапали пальмовые листья, затем на четвереньках через сам подлесок, до боли в ладонях и мозолей от гребли.

Впереди ее ждал знакомый тоннель, все такой же нетронутый, хотя и заросший. Новые шипастые лозы упорно цеплялись и расставляли свои силки. В конце тоннеля слабо горел оранжевый свет.

Журавль пригнулся и прошел через тоннель, будто знал каждую щелочку в броне этого леса.

Миранда, пропитанная кровью и потом, проползла следом.

Когда она вышла из тоннеля, то увидела фонарик Хирама – он лежал на том же месте, где она уронила его десять лет назад. И до сих пор горел – луч был довольно сильный. Будто и не прошло столько времени. Она взяла его и стряхнула букашек с пластикового корпуса.

Посветив перед собой, Миранда двинулась в причудливый лес из деревьев-зубочисток, где застыла черная гуща, мимо идеально сохранившейся мертвой совы, увязшей в жиже, по бревенчатому мосту в широкую бесплодную пустошь, чьи границы отмечали кипарисы, давно сбросившие свои иголки, обнажив жалкие серые стволы и ветви.

«Я помню», – подумала она.

Странные тростники по краям застойных черных омутов, с блеклыми стеблями. Загадочные бурые грибы и желтые звездчатые цветки.

И в центре всего, в обрамлении тумана, – скала. Вдвое больше Искриной лачуги и в форме, как теперь видела Миранда, наковальни, наполовину скрытой в воде загибающимся кверху рогом. Наверху этого рога – дерево, словно опрокидывающийся кошмарный дымоход. Его протяжные ветви чудились размахивающими руками. Корни выдавались за пределы рога и свисали, точно влажные спутанные волосы утопленницы.