Андрей Дашков - Танатос рулит!

Это мнение сделалось еще более лестным, когда он вернулся к двери. Ему показалось, что ее «антивандальное» (словечко из рекламного проспекта) покрытие немного посветлело и приобрело красноватый отлив. Конечно, это могло быть иллюзией. Но вот что наверняка иллюзией не было: в определенном ракурсе на поверхности двери становилась различимой тень — человеческий силуэт в натуральный рост с торчащим над плечом древком стрелы. Силуэт имел вполне четкие очертания. NN подумал, что, наверное, примерно так выглядели тени на уцелевших стенах, оставшиеся после ядерного взрыва в Хиросиме.

Он потрогал дверь. Теплая.

Ему сделалось не по себе.

Но его ожидал еще один сюрприз. На коврике перед дверью лежал предмет, которого он почему-то не заметил сразу. Это было тем более странно, что предмет не сливался с фоном и отличался весьма необычной конфигурацией. Еще до того как NN впервые прикоснулся к находке, ему пришло в голову, что это ключ. Вероятно, потому, что к ней был прицеплен обыкновенный металлический брелок с номером 8. Сам предмет мало чем напоминал ключ в привычном смысле слова. Он был сделан из многократно и замысловато согнутой тонкой бронзовой ленты, превращенной в некое подобие плоского лабиринта. Одна его часть и в самом деле смахивала на ажурную рукоятку, зато для другой вряд ли сыскалась бы подходящая замочная скважина — настолько сложной она получилась.

NN повертел предмет(внутренний голос настаивал: ключ ) в руке. Приятная тяжесть. Тусклый желтоватый отлив. Без всякого сомнения, старая вещь. Знал бы он, насколько старая, — может, выбросил бы от греха подальше. Но он не знал. Вдобавок эта штука будоражила воображение, а такого с NN давненько не случалось. Обстоятельства, при которых она к нему попала, позволяли предположить все что угодно относительно ее статуса. Это могла быть просто потерянная безделушка или нечто бесценное, оставленное ему на хранение. Или переданное по наследству? То, что с находкой в любом случае следует быть осторожным, он чувствовал интуитивно.

Он вернулся в квартиру, запер дверь и некоторое время стоял в темном коридоре, прислонившись к стене. В одной руке — ключ, в другой — пистолет. Тяжесть последнего уже не успокаивала. NN еще ничего не понимал, но на уровне предчувствий у него не осталось сомнений в том, какой из двух предметов опаснее.

С какого-то момента он почувствовал себя другим человеком. Подмена произошла исподволь — странная, почти пугающая. Хотя, вроде бы, догадывался: внутреннее «я» предельно зыбко; границы размыты; внешние признаки легко подделать. Можно верить всему, но верить ничему нельзя. Оба крайние случая — тяжелые, неизлечимые и приводят к летальному исходу. Как, впрочем, и все промежуточные. Кому гарантировано, что, однажды проснувшись, он найдет себя на прежнем месте?

«А может быть, кто-то хотел, чтобы я подобрал ключ?» — пришло ему в голову в начале очередной бессонной ночи.

Подобрал ключ. Игра слов не на шутку раздражала его. Он сделал только половину дела, использовал только один смысл. Он не представлял, к чему мог бы подойти этот кусок миниатюрного лабиринта, помещавшийся в ладони. Указательный палец маниакально скользил по всем его изгибам, уже блуждал, как потерянный странник, снова и снова повторяя замкнутый безвыходный путь, и ни на что не указывал , отлынивал от своих прямых обязанностей, — в то время как NN пытался найти выход — пока еще из другой, умственной ловушки, в которую загнал себя сам.

Чтобы стряхнуть наваждение, он положил ключ на пол и приставил ко лбу ствол пистолета, с которым с определенного момента не расставался. Холод металла проникал в голову постепенно; темнота вползала в мозг, заодно опустошая его от загадки ключа. Это было почти приятно, если бы каждый зародыш мысли не оказался завернут в белый саван страха…

Проклятая вещь. Почему именно он очутился у нее на пути? Наверняка не случайно. NN не обольщался на свой счет. Он не более чем наследник мертвеца — но и не менее. Если это последняя возможность увидеть свет перед погружением в окончательную тьму, то грех ею не воспользоваться. С другой стороны, он едва не ослеп при первом знакомстве, а кое-кто, похоже, испарился. Так почему бы силе, проделавшей это, не загнать патрон в ствол и не заставить его затем спустить курок? Для подобной силы, действующей с изнанки реальности, нет ничего невероятного. Наверное, это и есть ухмылка дьявола.

Он отвел пистолет ото лба. Сегодня плохая ночь для репетиций. Говоря по правде, ночь была плоха для чего угодно.

И, что хуже всего, за ней последовала целая череда таких ночей.

Что-то приближалось, словно взорванный мост, однако NN еще надеялся проскочить. Это «что-то» означало, что после жизнь уже никогда не будет прежней — спокойной, размеренной, привычной. Но разве всевозможные «неожиданности» и «случайности» не избавляют от ежеминутного и, в сущности, невыносимого выбора? А если уж сама смерть приходит «внезапно», разве не следует благодарить ее за деликатность, с которой она ждала за дверью?

К его недоумению, это была еще не смерть. По ощущениям — даже нечто противоположное, какое-то брожение сродни весеннему ожиданию тепла, но без свежести и без надежды. Сильнее, чем предчувствие; слабее, чем обреченность.

Многое менялось медленно и незаметно, а он продолжал совершать ритуалы, предписываемые мнимой необходимостью, самоуважением и принадлежностью к цивилизации, которая за это брала плату эфемерную и убийственную — время, все личное время, включая периоды беспамятства и сны.

О снах разговор отдельный. Они не принадлежали ему; скорее он принадлежал им. Они изымали его из действительности в соответствии с непостижимым расписанием (если таковое вообще существовало). Почти всегда — ночью, но пару раз это случалось и днем, когда, как ему казалось, он лишь ненадолго задремал. И в самом деле, очнувшись, он обнаруживал, что минутная стрелка сдвинулась всего на пару делений, однако во сне для него минули долгие часы, а то и дни — и проводил он их совершенно иначе, чем по эту сторону сознания.

Притом помнил он далеко не все. Память затеяла с ним странную игру, словно заманивала куда-то. Набрасывала силуэты, но не проявляла лиц. Давала ощутить привкус иного существования, но отбирала куски, которые можно было бы прожевать и проглотить. Зато в изобилии подсовывала знаки, символы своего разбитого внезапным пробуждением алфавита, которые он тщетно пытался расшифровать наяву.

С его стороны это были прогулки вслепую. Он считал их вполне безопасными, потому что не имел никаких свидетельств обратного. Никто и никогда в его окружении не пострадал от сновидений, даже самых ужасных; сам он мог пожаловаться разве что на неприятный осадок после некоторых из них. Это были, конечно, пустяки. Реальный мир калечил куда более ощутимо и доказательно; в дневной суете NN быстро терял цепочки событий, которые нащупывал в иных снах и которые выводили из сумеречных пространств на безжалостный солнечный свет. Этот свет ничего не прояснял; он выжигал пророчески шепчущие тени и вызывал жажду особого рода — от нее становилось сухо не во рту, а в голове.