Александр Бушков - Царица темной реки

– Да и сама Алеся… – вырвалось у того же пацана, что помянул загадочного «немчука».

Тот же дружок снова пихнул его локтем в бок, и он снова умолк, прикусил язык.

– Строгого нрава девушка, да? – понятливо спросил я. – Даже с пряниками к ней не подходи?

На неумытой мордахе Стаха появилось какое-то странное выражение, а «болтун» сказал словно бы угрюмо, на сей раз не получив локтем в бок:

– В огуле [5] В огуле – вообще ( польск .). к ней лучше не подходить, что без пряников, что с пряниками…

– Да я и не собираюсь, – сказал я беззаботно. – Ну, прощевайте…

Кивнул им и пошел себе дальше. Мысли неотвязно крутились вокруг речной красавицы – ну не любил я тогда оставлять за спиной нераскрытые загадки! До войны даже хотел стать милицейским сыщиком, как Путилин у Овалова – книги эти, говоря по-современному, были тогдашними детективными бестселлерами. Но не довелось, как многих, война затянула сразу после выпускного, а после войны повело по другим дорожкам.

Надо же, прямо по Куприну – только не Олеся, а Алеся (белорусы вообще «акальщики» почище москвичей). Родившаяся у меня еще на рыбалке догадка формировалась в версию, как у Путилина, обрастала, так сказать, плотью и кровью. Батька ее, надо полагать, не просто местный кулак, а еще суров до чрезвычайности, прямо-таки зверообразен.

И в два счета оторвет голову любому, кто не то что попытается доченьку-кровиночку охально изобидеть, а просто начнет возле нее вертеться. Этакие папаши везде не редкость, а уж здесь, в глухомани, при фактическом безвластии, у него и вовсе руки развязаны. Может, потому она и держится так вольно, голой купается, что знает: батька за нее любому душу вытрясет, и все это знают. А если…

– Дяденька Рыгор! Дяденька Рыгор! – громко позвали сзади.

Я встал и оглянулся. Меня догонял Стах, пыля босыми пятками. Не так уж и далеко я от них отошел, он меня быстро догнал и, прежде чем я успел что-то спросить, выпалил, мне так показалось, с затаенным лукавством:

– Дяденька Рыгор, а сома не хотите взять? Здоровущий…

Вот тут я мысленно сделал стойку не хуже легавой собаки. Еще б не хотеть! Только не доводилось мне раньше на сома ходить – у нас в Сибири они не водятся, и там, где я единственный раз в жизни рыбачил западнее Урала, – тоже.

– И где он, твой сом, обитает? – спросил я с самым живым интересом.

– Где же ему обитать? Здесь, на Алесиной речке, в Купалинском омуте. Если пройти от того места, где вы рыбалили, вверх по течению, недалече, шагов с полсотни, над берегом будет береза с раздвоенной верхушкой. Она там одна такая, далеко окрест второй нет. Говорят, в нее, совсем молоденькую, молонья ударила, вот и выросла на две верхушки… Обрыв там повыше будет, и у самого берега глыбь начинается. Прямо напротив той березы и будет над самым дном Купалинский омут. Там сом и обитает. Здо-оровущий! Я сам не видел, а кто видели, говорят: если его рядом с человеком вздеть так, чтоб он земли только хвостом касался, он повыше человека будет. И не на ладонь-две, поболе. Наши-то рыбу не ловят, так уж издавна сложилось, а вы рыбак хваткий, вон сколько за незадолгое время натаскали. – Он уважительно покосился на мой кукан. – В самый раз для вас будет этот сомище…

– Ну, спасибо, – искренне сказал я. – Непременно попробую. А тебе за такое известие, когда я вас буду на самоходке катать, сидеть не просто на броне, а на самóй башне.

Потрепал его по лохматой макушке и пошел дальше, крайне воодушевленный столь неожиданным сюрпризом: сом, да еще здоровенный, – это вам не что-нибудь. Даже если молва народная, как частенько бывает, его размеры изрядно преувеличивает, все равно должен быть немаленький. Надо же, и речку они Алесиной прозвали – ну явно в честь зеленоглазой нимфы-наяды. Перед тем как сюда выдвинуться, я, естественно, изучил мелкомасштабные карты местности – и на картах речка официально именуется Тимьянка…

Правда, я прекрасно понимал, что с сомом будут нешуточные сложности самого разного порядка. Во‑первых…

И услышал за спиной приближавшийся с той стороны, откуда я шел, стрекот мотоциклетного мотора, уже знакомый. И, еще не оглядываясь, определил, кто меня догоняет: мотоцикл этот был один-единственный на чертову уйму верст вокруг и пребывал в одних только руках, так что догадаться нетрудно.

Ну да, так и есть: возле меня затормозил немецкий мотоцикл с коляской, и за рулем сидел старшина Деменчук, до войны здешний участковый, один на десяток деревень, после прихода наших вернувшийся из партизан и в той же должности восстановленный. Колоритная была персона – в милиции тогда же, что и в армии, ввели новую форму с погонами, но до этих мест она еще не дошла. Однако Деменчук ходил в старой, отмененной, с четырьмя треугольничками старшины милиции на петлицах (как он ее, должно быть, ни разглаживал, а все равно там и сям сохранились чуть пожухшие складочки, по которым сразу видно, что форма пролежала где-то, аккуратно сложенная, три с лишним года). Деменчук сам мне все объяснил в первый же день, когда мы сюда прибыли и с ним познакомились:

– Советская власть вернулась, и уж наверняка навсегда. А вот признаков ее и не видно. Председателя сельсовета пока что нету, и сельсовета тоже, и саму избу сельсовета немцы из-за какого-то дурацкого принципа спалили сразу, как к нам первый раз заскочили на таких же вот мотоциклетках. Видимо, потому, что над ней красный флаг висел, спрятать не успели, и изба была как бы символ советской власти. Вот и получаюсь я единственный здесь представитель власти. Не в цивильном же мне? Пусть старую форму и отменили, но ее народ отлично помнит. А новой никто в глаза не видел, ее и в раймилицию только на той неделе привезти обещали. Они тоже все в старой, кто жив остался. Пусть люди смотрят и знают: власть вернулась. Секретарь райкома сказал, малость подумав: толково мыслите…

Я мысленно признал тогда, что в этом был резон. А то ведь в деревне, пока сельсовет не отстроят, флага и повесить некуда – не над хатой же Деменчука, ему такого по должности не полагается.

– День добрый, товарищ старший лейтенант, – сказал он со всем старшинским почтением. – Рыбку половить решили?

Что интересно, глаза у него, непонятно почему, стали на миг исполнены специфической милицейской цепкости.

– День добрый, товарищ старшина, – сказал я. – Да решил вот порыбачить. Не запрещено ведь?

– Да кто б запрещал, у нас не заповедник какой навроде Беловежской пущи.

– А вот местные, я уже узнал, рыбу не ловят совершенно. Что ж они так? Река у вас рыбная, в войну было бы подспорье, да и теперь голодновато…

– А! – махнул он рукой. – Народ такой: как однажды повелось, забыл уж почему, так и идет…

То ли мне почудилось, то ли и в самом деле было в его тоне что то деланое, нарочитое. А ведь если и знает, не скажет – он, хотя и участковый, и представитель власти, местный и родился здесь. И формально-то говоря, не обязан выдавать те здешние секретишки, что не имеют никакого отношения к делам официальным… Бывает так.