Анатолий Даровский - Часы бьют полночь

— Так на то и расчёт, — заметил одноклассник и усмехнулся. — Не за что.

Он в последние дни вообще изменился. Как будто история, что тяготила его всю жизнь, канув в Лету, наконец-то дала ему свободу. Олю это не могло не радовать. Пусть цена, которую им всем пришлось заплатить, оказалась слишком велика, пусть теперь ей всю жизнь придётся отводить глаза от гротескных изломанных фигур, источающих голод — ничего страшного.

Оля привыкнет. Раньше ей всегда казалось, будто в её жизни, затерянной в сонном подмосковном городке, происходит слишком мало интересного.

Теперь интересного было выше крыши, но она и с ним начала свыкаться.

— Пошли, — позвал Женька, — опоздаем же.

С каких это пор тебе стало важно, во сколько ты появляешься на уроках, хотела было съязвить Оля — но увидела бесформенную громадину, что притаилась в углу и косила на них дурным глазом, и поспешила согласиться с одноклассником. Нечего долго стоять на одном месте, если ты — из тех, кто может видеть всякую нечисть.

Ноги на льду больше не разъезжались, а потом скользкий участок и вовсе закончился, оставив дорогу мокрой и чёрной, всё ещё пахнущей сырыми листьями. Точно октябрь ещё не прошёл, точно не лежит по обе стороны от тропинки грязный ноздреватый снег.

Сугроб взорвался мелкими мокрыми комочками, забрызгав и без того пострадавшую Олину куртку, и из снежного завала показался чей-то любопытный нос. То ли крыса неведомо как зарылась в снег, то ли какая-то из небольших тварей…

— Интересно, — заметила Оля, — когда они изменяют что-то, как это видят обычные люди?

Этот вопрос не давал ей покоя с того самого дня, когда она обрела способность видеть скрытое и ощущать неведомое. Если тварь пройдёт по снегу, чьи следы увидят сторонние наблюдатели? Если швырнуть в чудище снежком, разобьётся ли он о пустоту для тех, кто не способен замечать их?

— Ты меня спрашиваешь? — отозвался Женька. — Если кто и знает ответ, то это ты. Разве нет?

Точно. Он-то их видит с рождения, по праву наследства. Оля нахмурилась.

— Тогда, в твоей квартире… я видела только темноту. Может, какой-то морок? Отвод глаз? Видят, но тут же забывают, что-то вроде того?

Одноклассник только пожал плечами, и снова повисла тишина. Видят, но тут же забывают… о чём-то Оле это напомнило, о чём-то мерзком, точно послевкусие после дрянной еды, о чём-то, что ощущалось, как горечь на языке.

Так возвращаются мыслями к неприятности, которая ещё не случилась, но неминуемо должна произойти, и Оле не нравилось, что она не может о ней вспомнить.

— Мне снился сон… — пробормотала она и осеклась. Сон ли это был? Все, что Оле запомнилось — тягучее, сосущее ощущение невероятной пустоты, которое не давало спокойно мыслить. Кажется, ей снилось, будто она… в метро? Взрослая? И одна?

Оля не сразу заметила, что Женька смотрит на неё, и на его лице застыло неясное сочетание озадаченности и… понимания? Он разом посерьёзнел, и, хотя на улице галдели дети и шумел ветер, ей показалось, что вокруг повисла гнетущая тишина.

Женька подождал несколько мгновений, прежде чем всё-таки поторопить её.

— Так. Сон. И что? Он какой-то странный?

Оля задумалась. Расплывчатое серое марево вспоминалось с трудом: ей будто приходилось прорываться через густой туман, опутавший мысли.

«Словно из памяти аккуратно удалили огромный участок, оставив все ниточки, что тянулись к нему, болтаться посреди пустоты». Чья это мысль? Её же? Или чужая, слишком точная и жестокая, чтобы принадлежать Оле?

— Там… — голос звучал неуверенно: она всё никак не могла вспомнить, что конкретно ей снилось. — Там не было тебя.

И, осознав, как это звучит, спохватилась и быстро добавила:

— Не в смысле во сне. В смысле… вообще. Я там, во сне, осознавала, что тебя нет во всём мире и больше никогда не будет. И лица твоего не помнила.

Женька задумчиво выдохнул пар в прозрачный осенний воздух и потянулся было к волосам — взъерошить их привычным движением — но замер на полпути, вспомнив про шапку.

— Звучит довольно безысходно. Хотя чего ты хотела, ноябрь на дворе. Весь месяц будет всякое странное сниться, и на это не всегда стоит обращать внимание.

Он пытался казаться спокойным, но за последний месяц Оля успела понять: чем более нарочито беззаботно он говорит, тем выше шанс, что на самом деле разговор его глубоко тревожит. Просто показывать эту тревогу вредно, да и опасно: твари чуют страх.

— Думаешь, ничего не значит? — с сомнением протянула она. Сейчас, когда сон начал вспоминаться, внутри опять тягуче заворочалось что-то, похожее на острый осколок. Царапающееся, скребущее изнутри предчувствие: пока всё хорошо, но это ненадолго. Скоро, очень скоро сдвинутся с места огромные стрелки, отсчитывая время до неминуемого.

Оля помотала головой, чтобы избавиться от навязчивых мыслей. Коса привычно хлестнула по щеке, и ей запоздало вспомнилось, что там, во сне, у неё и косы-то не было.

Ну, это уж точно неправда. Остричь волосы — длинную, густую тёмно-каштановую волну — она не согласится никогда.

— Ну, как тебе сказать… — протянул Женька, лавируя между застывших луж. — Со мной ни разу ничего не случалось, хотя снится каждый ноябрь чёрти что. Но я, как ты понимаешь, не слишком репрезентативная выборка.

Оля фыркнула. С недавних пор он чуть ли не каждый день звал её в олимпиадный кружок. На полном серьёзе утверждал, что математика помогает держать тварей подальше: стоит начать нервничать — придумываешь какой-нибудь пример и пытаешься решить в уме.

Всё было бы нормально, оставайся у неё хоть какое-то время на олимпиады в перерывах между репетиторами и кружками. Экзамены на носу, девятый класс, и, если она хочет остаться в лицее — надо приложить усилия.

«А то ты не знаешь, что олимпиадникам дают поблажки», — резонно возражал в ответ на это Женька, живой тому пример. И Оля мялась, боясь прыгать в неизвестность, менять репетиторов на олимпиады: а если не выйдет, а если среди остальных ребят в олимпиадном кружке она окажется полной дурой?

Решиться казалось сложнее, чем смотреть в глаза твари из пространственной петли, сжимая в руках обломок ножа. И даже сложнее, чем ломать собственное видение мира, заставлять себя поверить, увидеть и ощутить чудовищ вокруг себя — и бросаться вперёд, в кишащую демонами тьму.

Она не боялась чудовищ, но боялась показаться глупой и слабой, и Женька никак не мог этого понять. Да Оля и сама не могла.

— Короче, — закончил Женька, когда она так и не ответила на реплику о репрезентативной выборке, — это ноябрь. Всякое может случиться. А может и не случиться. Чёрт его знает.

Вдали серел унылый забор физико-математического лицея № 6.