Анатолий Даровский - Часы бьют полночь

Когда в уши ударил привычный визг тормозов, Оля даже не поморщилась.

Метро пахло по-особому: металлом, пылью, людьми. И ещё — этим странным не пойми чем, незнакомым, но приятным. «Запахом метро», о котором знают все, кто живёт в Москве.

Все, но не она. Она-то здесь недавно. Для неё здесь всё в новинку: раньше-то Оля бывала в столице только по большим праздникам. Три часа на электричке в одну сторону, пока доберёшься туда и оттуда — почти целый день пройдёт.

Это сейчас всё иначе. Суетливые люди, широкие платформы и этот непонятный запах. Запах креозота, как заботливо подсказывает интернет, как подсказал бы кто-то ещё, если бы он у Оли всё ещё был. Но его не было.

Кого — его?

Распахнутые, как оскаленная пасть чудовища, двери стальной многотонной махины проглотили Олю, медленно бредущую в толпе других таких же усталых пассажиров — и захлопнулись за спиной. Всё, последняя пересадка. Оставалось только обессиленно повалиться на сиденье, поставить на колени маленький студенческий рюкзачок из чёрного кожзама и прикрыть глаза. И ждать, пока поезд доедет до её станции, конечной.

Сквозь полусомкнутые ресницы виднелось чёрное, мрачное. Прощальный подарок того, от воспоминаний о котором осталась бледная тень, мимолётное ощущение потери, какое всегда возникает, если вспоминаешь о чём-то важном и ушедшем. Будто мысль ищет заветную ниточку — и, не находя её, проваливается в пустоту.

Оля закрыла бы глаза окончательно, но не решилась: уставшая за день, она бы так и заснула здесь, в вагоне, пока поезд летит по тоннелю, и за его окнами виднеется то, о чём даже не догадываются простые пассажиры.

Она бы тоже не догадывалась, если бы…

Если бы — что? Воспоминания продолжали ходить вокруг до около, но Оля не могла вспомнить чего-то важного, чего-то нужного и дорогого. Словно из памяти аккуратно удалили огромный участок, оставив все ниточки, что тянулись к нему, болтаться посреди пустоты.

На всякий случай Оля проверила список контактов, но никакой подсказки тот ей не дал. Блёклые лица, блёклые люди. И среди этой серости, однообразной, точно осенняя слякоть — пятна, тёмные, как мазут.

Она осторожно оглянулась по сторонам, выискивая «особых» пассажиров. Не только пассажиров, конечно: то, что заглядывало в окна, пока поезд нёсся на полной скорости, тоже заслуживало внимания. Но от него Олю, по крайней мере, отделяло несколько сантиметров толстого металла и стекла. Хоть какая-то защита — хотя, понятное дело, такое для этих тварей не проблема.

Смотреть приходилось мимолётно, как бы ненароком. Они безвредны, пока их не видишь, но она видит, и единственный способ избежать беды — ни взглядом, ни случайным движением мимических мышц не выдать своего знания.

Кто подсказал ей это? Оля не помнила.

Взгляд привычно пробежался по стройным рядам пассажиров: сидящих, стоящих, привалившихся к поручню, точно больные. И ни на миг не остановился, когда один из мирных горожан неожиданно облизнулся, демонстрируя чёрный, вытянутый, как у ящерицы, язык.

Оля даже не повела бровью. Таких ей каждый день встречалось много, и бояться их — значило только лишний раз тратить нервы и подвергать себя бессмысленной опасности. Страх они чуяли получше любого случайного взгляда.

Поезд дёрнуло, и она, погрузившаяся было в собственные мысли, вскинула голову, будто боялась заснуть. Встретилась глазами с чернотой за окном, где клубилась тьма, слишком густая, чтобы быть простым нагромождением кабелей. Тьма, скалящаяся десятками глаз и ртов, тьма, у которой — ей показалось это всего на миг, но показалось же! — было его лицо.

Оля всё-таки вздрогнула — и это было ошибкой.

Под ногами противно хрупало. Мелкие льдинки, потрескивая, бились на куски под подошвами толстых зимних сапог — но менее скользко не становилось. И ведь вроде бы даже не зима ещё, ноябрь на дворе, начало ноября, в это время порой ещё трава растёт. А тут такое.

Каждое утро первой недели новой четверти начиналось с рискованного путешествия в школу по тонкому льду. Тонкому, скользкому и накатанному. Чуть зазеваешься — поскользнёшься, с размаху ударишься копчиком, изгваздаешь куртку. И в школе потом грязной сидеть, и больно ещё с полчаса.

Оля выдохнула в воздух облачко пара и взмахнула руками, пытаясь сохранить равновесие и проклиная сезон гололедицы на чём свет стоит. Мелкие тени, её верные спутники в каждом из утренних походов в школу, шарахнулись в сторону: она чуть не спихнула одну из них варежкой. Неопасные, нестрашные. Её боятся больше, чем она их — но чуют, заразы, видящего, и лезут к нему из чистого любопытства.

Она уже начинала разбираться, и ей это нравилось, несмотря на опасность. Нравилось наблюдать, как мелочь, соревнуясь, кусает друг друга за хвосты и стайками пасётся у гаражей: греет несуществующие уши школьными сплетнями. Нравилось замирать, когда над головой неспешно, как воздушный кит, проплывало что-то несказанно огромное, на миг застилая своим телом хмурое зимнее солнце. Настолько огромное, что тоже уже неопасное: что ему какие-то людишки?

Женька оказался прав: смириться с новой картиной мира действительно оказалось несложно. И она смирилась и даже начала получать удовольствие.

Между лопатками ударило твёрдое, холодное, и Оля всё-таки потеряла равновесие. Тонко взвизгнула, неловко взмахнула руками, с размаху ударилась коленками о чёртов лёд: те протестующе заныли. Обернулась через плечо, заранее внутренне закипая.

— Какая паскуда снежком кинула?!

Небольшая стайка ребят помладше взорвалась издевательским хохотом. Оля не успела даже встать: пока ноги разъезжались на льду, пацаны порскнули врассыпную. Только их и видели. Самих бы так по гололёду повозить, придурков малолетних. Желательно носом.

Она заворчала и ещё раз попыталась встать. Сумка тянула вниз, а промокшие колени холодило. Вивла опять будет ругаться, что ученики выглядят как бомжи. Как будто сама на льду ни разу не падала.

— Помочь? — раздалось сверху. Голос был знакомым, и Оля вскинула взгляд вверх, привычно мотнула головой, поправляя лезущую в лицо тёмно-каштановую косу.

— О, привет, — она попыталась улыбнуться, но обветренные на холоде губы отозвались протестующей болью. Вот ведь! Опять гигиеническую помаду дома оставила. — Если не сложно — давай. А то эти мелкие совсем уже страх потеряли.

— Ты про младшеклашек или про хреновину у тебя за спиной? — как ни в чём не бывало поинтересовался Женька, протягивая Оле руку и одним резким движением поднимая на ноги. Та только отмахнулась.

— Хреновина мне что сделает, она маленькая. Младшеклашки, конечно! Снежками кидаются и тут же удирают, пока пытаешься встать, — пожаловалась она. — И ведь на дороге даже снега почти нет, так что в ответ не кинешь. Уф. И спасибо.