Анатолий Даровский - Часы бьют полночь

— Не знаю, — прошептала Оля и опустила глаза. — Он трогал их, потому что… хотел понять, как они умерли. Найти зацепку.

Ей хотелось верить, что это звучало правдоподобно — однако, судя по Стаськиной гримасе, вышло не очень. Хотя сейчас она говорила правду. Пусть не всю — но правду.

— Ладно, — наконец вздохнула та, — будем считать, я тебе поверила. Насчёт убийства. Но… ты всё-таки мне врала, Оль. И ты в этом замешана. Из-за тебя погибли котята. Даже если ты испугалась… это не оправдание.

Оля ничего не ответила.

Когда Стаська удалилась, бренча многочисленными брелоками, она не сразу смогла заставить себя встать. Её трясло. Слёзы лились непроизвольно: опять всё испортила, теперь ещё и жестоко обидев подругу. Хотя, впрочем, какие они теперь подруги? Вряд ли Стася её простит.

На следующий урок Оля не пошла, надеясь, что в гуще событий её отсутствие останется незамеченным. Вместо этого — позвонила Женьке.

Номер не отвечал.

«Ты настолько не хочешь меня видеть?» — напечатала Оля. Внутри как будто ворочались тяжёлые камни. Если он после всего случившегося тоже её не простит, пусть. Она заслужила. Но оставить близкого человека без поддержки в такой ситуации, одного против целого класса людей, считающих его преступником — не могла.

В светящемся окошке смартфона всплыл значок «собеседник набирает сообщение». Продержался несколько секунд и исчез.

Оля вздохнула и поплелась в сторону школьной столовой. Есть не хотелось, но это место казалось единственным во всём лицее номер шесть, где можно было успокоиться и собраться с мыслями. Тем более — сейчас, на уроках, когда там никого нет, кроме молчаливых кухарок.

Трель телефона нагнала Олю, когда та покупала в буфете сладкую газировку. Отсчитывая мелочь одной рукой, другой она попыталась проверить сообщения, молясь, чтобы это не очередной одноклассник попытался узнать что-нибудь о Женьке.

«Раздевалки для мелких», — лаконично сообщал короткий текст. Слава богу. Не они. Вот, значит, куда он исчез, преследуемый озверевшей толпой бывших приятелей?

Оля схватила бутылку газировки и помчалась прочь из столовой, забыв забрать сдачу.

Детская раздевалка встретила её безжизненной пустотой. У малышей уроки уже закончились, и на вешалках висели только потерянные мешки со сменной обувью да ещё редкие куртки детишек с продлёнки. Женька обнаружился в углу, у окна, на низенькой скамейке рядом с батареей.

— Вот ты где. Я тебя было… потеряла.

Она запнулась на последнем слове: Женька поднял на неё лицо, и глаза у него были такие пустые, что слова застряли в горле. Не ледяные, как у Фролова, нет. Просто неживые.

— Ты плакала, — заметил он будто в пустоту. Не вопросительно: утвердительно.

Оля кивнула: что толку скрывать? Сделала шаг вперёд, опустилась на скамейку рядом с Женькой.

— Стася узнала котят, — зачем-то пробормотала она, опуская голову. — Я попыталась всё ей объяснить, но… она меня не простила.

Только сейчас до Оли дошло, насколько она ценила подругу. Нескладная, странноватая, вечно витавшая в мире грёз и непонятных фандомов, Стаська была рядом с ней с начальной школы и казалась чем-то постоянным, как солнце над головой. И теперь, когда она ушла, внутри Оли осталась зияющая дыра, которую нечем было заполнить.

Ничего этого она не сказала. Ему и без того было хуже, чем ей.

— Но я ещё легко отделалась. Ты сам-то как?

— А что, сама не видишь? — без энтузиазма огрызнулся Женька в ответ. — Хреново. Я говорил, что готов к опасности, но такого не ожидал. Так что… я не знаю, что делать, и, похоже, это конец.

Внутри что-то неприятно ёкнуло, как будто оборвалась туго натянутая нить. К горлу снова подступил тяжёлый ком, но, когда Оля заговорила, голос почти не дрожал.

— В каком смысле… конец? Ты же не хочешь сказать, что…

— Нет, нет, — прервал её тот, — не в этом смысле, ты чего. Ничего стрёмного я делать не собираюсь, масштаб не тот. Да и отец не переживёт, если со мной что-то случится. Просто…

Женька не договорил: вздохнул, махнул рукой куда-то в пустоту и отвернулся. В дверь поскреблись чьи-то маленькие когтистые лапки, но Оля не спешила открывать тому, что могло притаиться снаружи.

— Просто Гоша выиграл, — тихо заметила она и осторожно погладила одноклассника по плечу. Ткань свитера отдавалась в пальцах лёгким покалыванием. Натуральная шерсть, колючая, как ненавистное одеяло из детства. И как он это носит?

Сейчас, когда думать стоило о более важных вещах, мелочи ощущались особенно остро и заметно.

— Да, — кивнул Женька. — Он выиграл.

От обречённости, сквозившей в его голосе, Оле захотелось выть. Почему, ну почему всё снова оборачивается худшим из возможных путей? Откуда у Фролова и его прихвостней оказалась эта злосчастная фотография? Зачем они вообще к ней пристали? Что им нужно?

Почему плохое снова происходит из-за неё?

— Может, всё ещё наладится, — осторожно заметила Оля, сама в глубине души понимая: нет, не наладится. Гоша пророс в их класс, в их школу глубоко, как сорняк, и теперь ни один садовник не сможет сорвать его, и ни одно растение не сможет сопротивляться его смертельному влиянию. Фролов тому был виной или ненавистное взросление — но одноклассники буквально за месяц стали другими. Дикими, чужими. Злыми, точно и сами все — чудовища в человеческой оболочке.

Как знать? Может быть, «кошачий маньяк» — это только начало?

— Да, может, — без выражения ответил Женька, и в его голосе слышалось: ну что ты такое говоришь, конечно же, нет. Ничего не наладится.

Оля всё-таки всхлипнула, подтягивая колени к груди и утыкаясь в них лбом. Никогда раньше, даже когда речь начинала идти о его матери, она не видела Женьку таким отстранённым и безжизненным.

— Мне так жаль… — прошептала она настолько тихо, что, казалось, он не мог этого услышать. Но он услышал: Оля ощутила, как щеки коснулась чужая осторожная рука. Как всегда, слишком тёплая для руки человека, который постоянно мёрзнет.

Даже щекой она могла ощутить, как напряжены его пальцы.

— Ты не при чём, — ответил Женька откуда-то сбоку. — Не вини себя. Даже если бы не наш сегодняшний экспромт, Фролов рано или поздно нашёл бы, к чему придраться. Мне начинает казаться, что он и ситуацию с котятами подстроил. Говорил же, что не похоже на совпадение!

— Какая теперь разница? — глухо пробормотала Оля, так и не меняя позы — но и его руку со своего лица не стряхивая. — Что нам теперь делать? Я никак не могу тебе помочь, меня не слушают, мне не верят…

— И не сможешь. Ты сама видела, что происходит. Даже если мы докажем, что ничего не было, слухи будут ходить до самого выпуска. И… я не знаю, что с этим делать.

Едва заметная дрожь в его голосе, до того ровном и монотонном, как у автомата, больно резанула по ушам. Отдалась внутри глухим ударом. Оля попыталась поднять голову — и уронила её обратно, поняв, что не может смотреть Женьке в глаза.