Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

Погодин крутнулся на носках и заметил приближающуюся фигуру.

— Братик?

— Юлька!

Он обнял сестру.

— Как ты здесь очутилась?

— Я проснулась, а тебя не было. Увидела в окно, как ты идёшь к бараку. Как лунатик… Я звала тебя с улицы…

— Я не слышал. — Он поцеловал её в висок. — Зачем ты шла за мной, глупая?

— Я подумала…. Подумала, что ты можешь сделать что-то дурное.

— Да, — сказал он. — Да, так и есть.

До утра они просидели на кухне, грея ладони чайными чашками и болтая. О детях, работе и перспективах, но не о чёрном доме, нет.

Гуляли по парку днём и смеялись, когда Паша начинал приставать к уличным музыкантам. Ели сладкую вату и пили молочные коктейли.

Попрощались вечером; он обещал приехать в ноябре.

Загремела электричка…. Прочь от малой родины, сестры и стены гнева в коморке заброшенного барака.

Всё воскресение он провёл на кровати, читая журналы. Мерно бубнил телевизор, транслировал российский сериал. Веки склеивались.

Остроты героев перемежались закадровым смехом.

Хихиканьем гиены.

Погодин уронил журнал.

Коля Касьянов стоял у телевизора. Волчий оскал от уха до уха, впрочем, ушей у него не было, как и губ, и носа. Со скул свисали клочья серой шкуры. Если смерть Касьяна и была трагичной случайностью, после похорон, в гробу, Тролль съел его лицо.

— Привет, Погода, — булькая гноем на букве «п», произнёс Касьян. — Он сделает это.

Обглоданный до кости палец указал куда-то за спину. Погодин оглянулся.

В кресле, едва вмещаясь, восседал Александр Дрол. Круглые глаза умалишённого буравили Погодина, они напоминали половинки теннисного шарика, влепленные в глазницы, глаза хамелеона.

В руках Дрол держал голенького ребёнка. Ребёнок хныкал и вырвался. Жёлтые ногти Дрола скользили по нежной коже.

Погодин узнал Пашеньку, своего племянника.

Закричал истошно.

Дрол распахнул рот, огромную багровую пасть и запихнул в неё голову мальчика.

Погодин проснулся за миг до того, как сомкнулись острые зубы. И ещё полчаса лежал, уставившись в окно.

По пути на работу он пытался дозвониться сестре — тщетно. Предчувствия терзали, душили за горло.

Абонент вне зоны.

Всего-навсего телефон разрядился, не так ли?

— Понедельник — день тяжёлый? — спросила Божена. — Вить, ты в норме?

Он подёргал себя за воротник.

— Плохо спал…

— Виктор!

Подобострастная ухмылка Щекачёва не предвещала ничего доброго. Только этого не доставало с утра.

— Мы говорили о вас с боссом на летучке. Про ваш проект. У босса имеются кое-какие сомнения, я убеждал его, что вы ценный сотрудник и…

— Давайте быстрее? — перебил Погодин.

Лицо Альберта Михайловича осунулось.

— Что вы позволяете себе?

Шум в коридоре отвлёк внимание замдиректора. Он негодующе посмотрел на дверь, на уволенного в начале месяца Фатичева.

— Ренат? — Божена приподнялась со стула.

Фатичев выглядел кошмарно: растрёпанный, бледный, небритый. Опухшие глаза пошарили по офису, сфокусировались на Щекачёве и сверкнули. Одновременно чёрная сталь заблестела в его руке.

Старомодный, с тонким дулом пистолет.

«Игрушечный, наверное, — подумал Погодин отрешённо. — С таким можно играть в театре красного комиссара, но убить человека таким нельзя».

Ствол нацелился на ошарашенного замдиректора.

— К стене, — велел Фатичев устало.

— Что вы себе позволяете? — переадресовал Щекачёв свой недавний вопрос.

— Иди к стене! — рявкнул Фатичев.

Трясущийся Щекачёв повиновался.

Сотрудники вросли в стулья, наблюдая за происходящим.

— Два часа назад умерла моя дочь, — доверительно сказал Фатичев заместителю.

— О, — протянул Альберт Михайлович. — Мне так…

Фатичев трижды выстрелил в грудь Щекачёву. Пули откинули того к стене. Он сполз, марая обои и таращась на бывшего подчинённого.

Божена пронзительно завизжала.

Фатичев бегло перекрестился, вставил ствол в рот и нажал на спусковой крючок.

Погодин смутно помнил, как выносили трупы, что говорил назойливому и хамоватому следователю. Домой попал в полдень и тут же включил компьютер.

Перед внутренним взором — разводы крови на офисной стене, вспышка огня во рту Рената, падающая без сознания Долгушева.

Настрочил сообщение сестре: «переживаю, позвони немедленно».

Зашёл на страницу Божены, в новогодний альбом. Выбрал фотографию с Щекачёвым, ту самую.

— Ну, разумеется, — прошептал. — Вот же ты.

Курсор потрогал силуэт ныне остывающего в морге замдиректора. Порхнул к окну на заднем фоне. В стекле отражался фотограф. Фатичев.

Двоих. Он отдал Троллю двоих.

Погодин зажмурился.

Позвонил телефон. Незнакомый номер.

— Братик?

С души будто схлынула мазутная тьма.

— С тобой всё хорошо, Юль?

— Да. Всё по-старому.

— А Паша?

— Ест яблоки. Точнее, надкусывает.

Погодин вознёс небесам молитву.

— Я звонил, но…

— Да, — вздохнула Юля. — Я такая раздолба. Потеряла свою мобилку.

— Да ей же сто лет в обед! — хохотнул счастливый Погодин. — Копейки стоит.

— Мобилка — ерунда. Там была куча фотографий. Моих, твоих, Пашкиных…

Сердце Погодина ёкнуло. Пальцы стиснули подлокотник кресла, чтобы тело не кувыркнулось куда-то вверх, в потолок.

— К-когда ты её потеряла?

— В пятницу, я думаю. Её не было, когда мы гуляли в парке, но я надеялась, что забыла дома и…

Он сбил звонок. Телефон спикировал на ковёр. Погодин качнулся из стороны в сторону. И засмеялся дребезжащим механическим смехом.

В голову пришла показавшаяся забавной мысль: даже если Тролль не умеет пользоваться сотовым, Щекачёв, этот дохлый лизоблюд, охотно ему подсобит.

— А главное… — сказала Лидия Петровна, протискивая громоздкий зад между кроватью и стеллажом.

Жестом иллюзиониста она отдёрнула сиреневую занавеску и поманила Гену Рысеева. Парень послушно приблизился, и по ногам резануло сквозняком. За окнами, за золотыми кронами рощицы виднелся живописный пруд: зеркало с опрокинутыми облаками, окаймлённое бетоном, подёрнутое лёгкое рябью, дрейфующими по водной глади.

Лидия Петровна смотрела снизу вверх, оценивала реакцию возможного жильца. Собранные на макушке волосы натянули скальп, и на старушечьей физиономии зафиксировалось лёгкая озадаченность. От неё исходил пряный аромат яблок и корицы, и вся она была как пирог, сдобной и мучной.

— Купавенский пруд, — тоном экскурсовода сказала женщина. — Вырыт в восемнадцатом веке. На том берегу — отсюда не видать — стоял дворец царицы Елизаветы. Сам Растрелли проектировал. А сейчас — кинотеатр «Владивосток». Вы же тоже вроде в кинотеатре работаете?

— Ага. В «Пяти звёздах» на Павелецкой.

— Да это же доплюнуть можно! — расцвела Лидия Петровна. — С Марксистской на Таганскую, а там, через остановку — на зелёную ветку.