Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

— Вы бредите, — скривился Вадим. Во тьме он смотрел на дверь, на ходившую ходуном ручку.

Вика смотрела на хозяина .

Чёрное пятно распласталось по торцу соседнего здания. Гигантское кожистое нечто, саван, крылья летучей мыши. У пятна была голова, абсолютно круглая, с острыми ушками Бэтмена.

Вика подумала, что секта грустного смайлика вызвала из преисподней эту тварь, это воплощение печали, трепыхающееся на бетонной стене. Леденея от страха, она отступала вглубь гостиной, а чудовище медленно поворачивало круглую голову.

— Мы хотели помочь вам, — причитал старик в трубке. — Сын Маргариты Павловны забрал у вас шторку — иногда это срабатывает — закопать в поле яркий предмет, откупиться…

Что-то крупное ударило в дверь.

— Но вы смеялись и смеялись, смеялись и смеялись…

«Смех», — подумала Вика, массируя виски. Ему не нравится смех, как вампирам не нравится чеснок.

Сбрасывая оцепенение, она метнулась к книжной полке. Походя шлёпнула по клавиатуре, запуская сериал. Пятно, отклеившись от бетонной стены, плавно порхнуло на карниз. Крылья облепили стекло. Периферийным зрением Вика увидела чёрное рыло, льнущее к окнам. Гладкая морда, жёлтые плошки глазищ.

За дверью шуршало и трещало, будто кто-то прогрызал путь в квартиру сквозь дерматин и древесину.

— Прекратите! — завопил Вадим.

— Люди исчезают, — сказал старик. — Каждый год, постоянно… а когда мы переезжаем… их власть распространяется на наши новые дома и районы.

Сияние телефонного дисплея скользнуло по корешкам. Вика выдрала нужную книгу — томик Хлебникова. Распахнула на первой странице, подсветила.

Язык едва ворочался во рту.

— О, рассмейтесь, смехачи! — продекламировала она, как молитву. — О, засмейтесь, смехачи!

Глаза за стеклом потускнели. Подбодрённая, расхрабрившаяся, Вика повысила голос:

— Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно… О, засмейтесь, усмеяльно!

Альф на экране гонялся за котом Счастливчиком. Повизгивала студия.

Вадим запоздало подумал, что так и не позвонил в полицию.

Дверь выломалась внутрь коридора лепестками разрушенного полотна.

Стекло разлетелось на куски, впуская ночного гостя.

— Они пришли, чтобы смеяться вместе с вами, — сказал старик, но Вадим уже не услышал.

Вика выронила книгу, заслонилась руками. Тварь на подоконнике разинула зубастую пасть и захохотала.

Хмурые жильцы одинаковых домов укутались поплотнее в свои печальные сны.

В пятницу Витя Погодин опоздал на работу. Спал ужасно: до рассвета ворочался, думая о предстоящей поездке домой. Потом мучили кошмары — в них была чёрная обшарпанная дверь с дерматиновым покрытием, и под дерматином что-то шевелилось, будто там кишели опарыши или змеи.

У проходной караулил заместитель директора Щекачёв. Перебегал взглядом с сотрудника на циферблат часов. Вытянутое толстогубое лицо, помесь лошади и поэта Пастернака, выражало крайнюю степень озабоченности.

— Беспокоюсь о вас, Виктор, — сказал он, перегородив Погодину путь. — Вы припозднились на двадцать минут, второй раз за неделю. Что-то не так дома? Здоровье как, сон?

Погодин изо всех сил старался не морщиться. Щекачёв в его дешёвом костюмчике с подкладками для ширины плеч, и в белых, наверняка же до середины икр, носках, вызывал непреодолимую и щедрую ненависть.

— Извините, Альберт Михайлович, — выдавил Погодин, — впредь не повторится.

— Не извиняйтесь! Я-то понимаю, я на вашей стороне. Дело молодое. Сам в ваши годы…

Щекачёв был старше Погодина на пять лет, в сентябре отмечали его тридцатилетний юбилей, и ни у одного служащего не нашлось для Альберта Михайловича искренних добрых слов.

«В мои годы, — подумал Погодин хмуро, — ты был убогой шестёркой на должности «подай-принеси», и с тех пор мало что изменилось».

— Но босс… — завёл Щекачёв традиционную песню. — Ты его знаешь, застукает, всем влетит.

Собственные деспотические инновации он подписывал именем мягкотелого директора. И мстил за любой просчёт: злобно, как мстят только школьные изгои, отщепенцы, дорвавшиеся до маломальской власти. Бедный Ринат Фатичев, вполголоса подтрунивавший над Щекачёвым на корпоративе, был уволен в течение месяца. Не помешало и то, что у Фатичева больной ребёнок, а с вакансиями нынче туго.

— Урод, — сказал Погодин, входя в кабинет. Коллегам не нужно было уточнять, кого он подразумевает. Классическую сценку «Щекачёв и его крепостные» они лицезрели из окна.

— Это цветочки, — вздохнула Божена Долгушева, красивая брюнетка с восточными глазами. — В понедельник он попросил меня остаться после шести и втирал про перспективность моего проекта и карьерный рост. И в декольте мне косил, брр.

Она поёжилась в своей меховой жилетке.

— Скоро директор в отпуск уйдёт, — вставил кто-то. — Стукачёв совсем озвереет. И.о., блин. УО!

Погодин сел за компьютер, поигрывая желваками.

— При Сталине ему б цены не было. Комсомольский активист. Костюм этот, где он его откопал? Ну да, мама купила, конечно. Мамочка от Альберта без ума. Как наш Альберт покакал сегодня? Жиденьким покакал, мама, комочками.

Он осёкся, увидев, что Божена больше не улыбается, а смотрит поверх его макушки. Повернулся. Щекачёв пасся у резервуара с водой. Физиономия бледная, лишь пурпурные пятна расплескались по щекам. Исподволь ухмыльнувшись, Щекачёв покинул кабинет. Божена сочувственно ойкнула.

— Чёрт, — простонал Погодин.

Он переехал в столицу из провинции. Молодой, не глупый, перспективный, с громадьём планов. Чуть поднажать, и можно забирать с собой сестру. Но прошло полтора года, и сестра поменяла двухкомнатную квартиру в центре захолустья на однокомнатную там же, и давно не тешила себя надеждами. В съёмной комнатушке вечерами телевизор объяснял про кризис, санкции и курс валют — ничего удивительного, что ему начали сниться кошмары. Но Погодин не отчаивался. Если вон даже Фатичев, чья пятилетняя дочь облысела от химиотерапии, не унывает, — а ему-то и вовсе грешно.

В перерыве позвонил Юле.

— Ждём, — сказала сестра. — Пирог испеку, по маминому рецепту.

— Ну, чего ты утруждаешь себя. Я бы здесь купил…

— По маминому рецепту в магазине не купишь. И новоселье всё-таки, надо отметить.

Она продиктовала адрес. На душе стало тоскливо. Это же окраина, он по ней пацаном гулял, среди каркасов недостроенных высоток.

Всплыл в памяти сон, чёрная дверь, её ткань вздымается и опадает, и из рыбьего глазка струится красное…

— До вечера, — попрощался он с Юлей. И поймал на себе взгляд Щекачёва.

«Я с тобой поквитаюсь, сосунок», — грозил заместитель директора безмолвно.

«Если меня выпрут, — кисло подумал Погодин, — мне некуда будет возвращаться».