Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

— Мельник на проводе.

— Вы смеётесь, — процедил старческий голос. Это было утверждение. Не вопрос.

— Э-э-э…

— Вульгарно, громко, по-хамски смеётесь!

— Знаете, что? — вспыхнула Вика. — Посмотрите на часы! Семь вечера! Не я проектировала ваш долбаный дом! Запаситесь берушами!

В трубке воцарилась тишина. Умолкли и гости. Обернувшись, Вика увидела, что они таращатся на неё из гостиной.

— Вы не понимаете, — уже без агрессии, почти жалобно, сказал старик. — Тут так нельзя.

— А отныне — можно! — она бахнула трубкой по рычагам.

Гадские лицемеры. Гадский подъезд! Три дня назад аферистка развела Вадима на пятьсот рублей и стырила обувь, но Вика спросила у Серого, и он не слышал ни про каких умерших детей. По дому слоняются воры, а старого пердуна волнует смех.

— Опять соседи? — спросил Вадим.

— Забейте. — Вика решительно села за стол. — Давайте весе литься.

За час до Викиного возвращения Вадим выскочил в магазин. Продуктовый словно катапультировался из советского прошлого, сильно пострадав при путешествии во времени. По залам гуляло эхо, запах гниющих овощей шибал в ноздри. Порченная картошка, турецкие жвачки, забытые марки пива в вино-водочном отделе. Дородные продавщицы зыркали враждебно, будто не одобряли красную-красную футболку покупателя.

Топая к дому, Вадим подмечал, насколько серо и бедно одеты прохожие. На каком рынке они берут свои тряпки? Нет, ясно, что кризис, санкции, но здешние жители, казалось, нарочно стремились слиться с бледными улицами. Женщины не помадили губы, мужчины сутулились и буравили взорами растрескавшийся, обгаженный голубями асфальт. Даже собаки на поводках были исключительно серыми, мелкими и нездоровыми с виду.

«Уехать бы к чёртовой матери в Москву», — размечтался Вадим.

Студентом он верил, что покорит столицу. И покорил бы, не повстречай Вику. Жёны, какими бы ни были дорогими, всегда балласт. Всегда синица вместо небесного журавля.

Мысль — такая нетипичная для любящего Вадима — поразила. Точно надиктованная извне. Этой нищетой, этой разрухой.

На этаже курил Серый. Кивнул мрачно, руки не подал, да Вадим и не настаивал.

— Вы надолго к нам? — спросил Серый в спину.

Вадим обернулся.

— К вам — это куда?

— В дом. В Сиротку.

— Надеюсь, нет. Это не тот райончик, где я хотел бы растить детей. Не знаю, понимаете ли вы.

Вадим чувствовал своё превосходство над соседом. Интеллектуальное, физическое. Он был молод, активен, умён, охоч до жизни. С красивой женой, с планами на будущее. А что Серый? Серый и есть. Хилый, закопчённый, как персонажи подъездной фрески, не то холостяк, не то вдовец. Ему лет сорок от силы, а кажется, все шестьдесят.

— Дети тут плохо растут. — сказал задумчиво Серый. — Что-то такое в почве. В девяностые — ты вряд ли застал — на месте района росла лысая роща. Как её вырубали, нашли кости в земле. Зверей и птиц, целое одеяло тех костей.

— А что такое «Сиротка»? — спросил Вадим.

— Дом наш. Его для сирот построили. После школы-интерната они здесь получают жильё.

— Тогда ясно. — Он подумал о затрапезной одёжке прохожих и ощутил стыд. Высокомерие — не самая хорошая черта.

— Удобно, — сказал Серый. — Никому не нужны, никто не хватится.

— В смысле?

— В коромысле, — осклабился Серый. — Жили у нас одни… хохотуны. Маргарита Павловна намучалась с ними. Хватились их, думаете?

— Они… пропали?

— Они съехали, — сказал Серый, затягиваясь.

Из колонок Леонид Фёдоров пел песню на стихи Хлебникова. Вику очаровывал детский слог Велемира. Любовь к поэзии привила мама, а вот муж ни черта не разбирался в стихах.

«Надо же было, — шутливо думала Вика, — втюриться в технаря».

Солнце подрумянивало отнюдь не аппетитную корку бетонного пирога. По комнате мельтешили солнечные зайчики, пахло разогретым гудроном.

Законный выходной Вика проводила в кровати, скроля новостную ленту. Не хватало ей ещё убирать квартиру по субботам. Вадим ушёл выпить с друзьями, и она наслаждалась одиночеством.

В тесноте, да не в обиде, — говорит народ. А Вике иногда на стену лезть хотелось от тесноты.

Группа «АукцЫон» исполняла «Боэоби». В дверь позвонили, Вика поднялась с постели, запахнула халатик.

«Рановато для гуляки Вадима».

В глазке было темно.

— Кто? — спросила Вика.

— Мельник Виктория Юрьевна? — незнакомый мужской голос.

— Да.

— Откройте, пожалуйста.

Тревога кольнула. В голове закружились нехорошие мысли. Что-то случилось с Вадимом? С мамой?

Вика отщёлкнула замок. В дверное полотно ударили так, что оно отскочило, стукнув по плечу. Вика взвизгнула. Грузная фигура перешагнула порог. Дверь захлопнулась. Лицо визитёра скрывала вязанная балаклава.

— Помогите! — закричала Вика.

Тонкие стены. Плохая изоляция. Соседи должны услышать.

— Полиция! Помогите!

— Тише, — сказал мужчина, блеснув золотым зубом.

От ужаса болезненно сжался желудок.

Громила оттиснул на кухню. Во всём чёрном, с чёрными колючими глазами в прорезях маски. Громче запел Фёдоров.

— Что ж, деточка, кредитов набрали, а возвращать кому?

Вика всхлипнула. Мозг с трудом обрабатывал сказанное. Кредиты… коллекторы…

— Мы не брали никаких кредитов, — прошептала Вика.

— А банк говорит иное. И я ему верю. Сядь. — Коллектор кивнул на стул. Вика повиновалась.

— Сядь и сиди, — сказал громила.

Вика рыдала на кровати, а Вадим носился по квартире из угла в угол, брызгая слюной.

— Как ты подумать могла??

— А что мне думать? — отчаянно воскликнула Вика. — Что он квартиры перепутали?

— Нет у нас долгов, — отрезал Вадим. — И чёрта с два он — коллектор.

Ублюдок, вторгшийся в квартиру, не тронул ни компьютер, ни деньги. О долларах в первую очередь подумал Вадим, когда ему позвонила заплаканная жена. Ублюдка не интересовало обогащение. Единственная вещь, которую он унёс, застращав Вику — пёстрая душевая шторка. И это походило на безумие.

— Тогда откуда он знал моё имя?

— Его натравил на нас кто-то. Чтобы запугать.

— Удалось! — Вика помассировала плечо. На коже распускался синяк — мерзавец ударил её дверью, врываясь.

— Ах вы твари! — Вадим выбежал в подъезд, не реагируя на возгласы Вики. Долго трезвонил Серому, потом взлетел по лестнице. Художник, рисовавший колобка, поработал и на шестом этаже. Здесь богатыри выходили из волн под предводительством дядьки Черномора. Фреска была исчёркана фломастерами, исполосована корявыми свастиками, оплёвана с такой ненавистью, что Вадим на миг забыл о чудовищном инциденте. Опомнившись, он заколотил в дерматиновую обивку двадцатой квартиры.

Зашаркало, заскрипело, дверь отворилась, щель дыхнула несвежим запахом. Сгорбленный старикашка возник в проходе.