Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

Он даже улыбнулся облегчённо внутри своих мыслей. Он дома, нежится в постели. Варюша спит рядом. Сегодня выходной, и можно поваляться до десяти. Пожалуй, завтрак он приготовит сам, а позже они займутся любовью…

Чёртова деревня и брат Вари — обычный кошмар, ведь они обсуждали накануне поездку, и…

Олег нахмурился, пытаясь понять, умирала ли Варина тётя в реальности, или это тоже часть сновидения. Разум неумолимо стремился к свету, к поверхности, и тревога охватывала мужчину.

Постель слишком жёсткая. Деревянная, в занозах…

Олег разлепил веки.

Он лежал на полу, на не струганых досках. Чужая комната будто бы шевелилась, зыбко выгибались стены. Такой эффект создавало жёлтое, льющееся с широких подоконников сияние. Свечи, целый лес свечей, тонких, толстых, длинных, приземистых.

Кривящийся зёв печного шестка словно нашёптывал: не сон, нет. Вы действительно застряли в богом забытой деревне, и кое-кто вовсе не желает вас отпускать.

Затылок саднило. Причина, почему он очутился на полу, вырисовывалась за дымкой и внушала страх.

Ночь льнула к окнам. В стекле отражались пляшущие огоньки и растерянный мужчина.

— Милый?

Варя выпрямилась на постели. Кажется, была тоже удивлена, что, вопреки планам, они заночевали в Рябиновке.

Старомодная кровать скрипнула, Варя, поправляя помятые вещи, приблизилась к своему жениху. Припухшие ото сна глаза зафиксировались на свечах.

— Это ты зажёг?

— Нет, — хрипловато ответил Олег, — твой брат, Коля, он…

Разрозненные воспоминания сложились в картинку. Серые тельца, облюбовавшие двигатель. Олег пятится от машины, и что-то тяжёлое впечатывается в череп.

Пальцы ощупали шишку.

— Вырубил меня, — мрачно подытожил Олег.

— Что? — часто заморгала Варя. — Почему?

— Наверное, потому что он псих.

— И как долго мы спали?

Сыпля вопросами, она продолжала таращиться на свечи. В горнице пахло чем-то кислым, прогорклым. Простыни сохранили отпечаток Вариного тела. Кирпичная громада печи нависала сбоку. Был ещё пыльный стол, уродливый сервант с сервизом и фотографиями, чьи уголки перечёркивали траурные ленты. Репродукция Шишкина. Неуместный портрет Есенина. Крестьянский поэт был каким-то одутловатым на картине, спившимся, умершим.

— Ты — часов пять, — буркнул Олег. — Телефон разряжен.

Он нашёл выключатель, поклацал. Никакого эффекта. Ещё бы. Из люстры выкрутили все лампочки.

— И мой, — Варя опустила мобильник, и, кажется, теперь по-настоящему проснулась. Испуганный взор заскакал по комнате.

— Он что-то сказал тебе?

— Да. Чистая галиматья.

По стенам метались гротескные тени. За окнами полыхнула молния, загремело. Варя сжалась боязливо.

— Я же говорила!

Он хмыкнул. Хмыканья иногда защищают от безумия.

…Варя спала, свернувшись калачиком, закрыв ладонью своё хорошенькое личико.

Есенин наблюдал, как Олег потормошил невесту. Без толку.

Неужели она так много выпила на поминках?

Поминки… дубовые столы во дворе. Чудные жители полупустой деревушки. Рябиновцы? Рябинчане? Кроны деревьев нахохлились над жующими людьми. Ни облачка на небе.

Они должны были отобедать и возвращаться домой. Как обусловливались, как просила Варя.

Зачем их рассадили порознь? Был ли в этом злой умысел?

Курносая внучка бабы Оксаны выносила из хаты яства. Пюре, каши, свинина. Плескалась водка в штофах. Варя пригубливала коньяк. Её то и дело заслонял рябой старикашка. Олег трижды отнекивался от алкоголя:

— Да за рулём же я.

Варин брат сидел во главе стола, туманная улыбка играла на тонких губах. Точно не он утром похоронил мать.

— За мамку мою! — воскликнул он с излишней лихостью. — Земля тебе пухом, мамуль, корми зверей небесных.

— Корми от пуза, — вторила баба Оксана.

Зазвенели вилки, зачавкали беззубо старухи. Олег пил компот из сухофруктов и жевал мясной пирог. Перед глазами стояло сельское кладбище, кресты и надгробия. Аромат цветов, мёда. Обошлись без попов.

— Жарко, — пожаловалась Варя.

— Пекло, — отозвалась баба Оксана. — Мы еле дотянули, чтобы Маланью двадцать седьмого похоронить.

— Почему именно двадцать седьмого? — вклинился в беседу Олег.

— Так она же подарки боженьке передаст, умаслит его!

Варя покосилась умоляюще: не смейся. Она, очевидно, смущалась из-за того, что не плакала на похоронах, ни слезинки не проронила.

Яма под крестом… гроб опускают с помощью расшитых полотенец-рушников. Водитель УАЗика приносит мешки и вместе с могильщиками начинает ссыпать содержимое в яму. Сухари — поразился Олег. Куски чёрствого хлеба ровным слоем покрывают крышку гроба. Могила наполняется крошевом на треть.

— А это зачем? — спросил тогда Олег.

— Тоже традиция, — шепнула Варя, — чтоб не голодала душа.

Олег восхищён. Друзья не поверят: закапывание мертвеца хлебом… На хлеб полетели комья земли.

Уминая пирог, Олег размышлял над всем, что успел увидеть в Рябиновке. Его не оставляла мысль: при таком навязчивом упоминании бога, местные являются типичными язычниками. И баба Оксана, и Варин брат, и дед, что монотонно жалуется на безработицу. Птицефабрику, дескать, продали масложировому комбинату, рабочих мест мало, зарплата мизерная.

Варя расспрашивала соседку: болела ли тётя?

— А кто не болеет? Болела, сердечная, а нынче на облачке с Христом…

Олег не заметил, как тётю Оксану сменил Коля. Он всё подливал сестре коньяк и шептал на ухо, а она мрачно слушала и кивала…

В пять Варя удалилась в дом. Через десять минут Олег забеспокоился, извинился и пошёл следом. Тенистые коридоры. Веющие сквозняком закоулки. И Варя спит в кровати своей тётушки.

— Притомилась с дороги? — Коля подкрался беззвучно, и Олег едва не ойкнул. В голосе Вариного брата ему мерещится сарказм. Словно он был единственный в Рябиновке, кто не понимал смысла очень смешной шутки.

— С коньяком перебрала, — Олег старался придать голосу обвинительные интонации. Он видел, как активно Коля потчевал сестру коричневым пойлом.

Обычно на вечеринках Варя ограничивалась парой коктейлей. А выпив больше нормы, что бывало всего дважды за год отношений, не засыпала, а бежала к унитазу.

Мысль о снотворном придёт позже.

— Пусть отдыхает. — Коля поманил на улицу.

Внимание Олега привлек утыканный свечами подоконник.

— Это не спасёт, — тихо промолвил Варин брат.

От ударов грома вибрировал настил.

— Ты бросила меня с этой… — «с этой деревенщиной», едва не сказал он. — С этими людьми.

— Не понимаю, что случилось, — потупилась Варя.

— Ладно, — он замер на пороге горницы, прислушался.

— Что было потом?

— Мы ели. Все начали расходиться в шесть. И я хотел разбудить тебя и слинять.