Альбина Нури - Город мертвецов

Инна села, пытаясь понять, не повредила ли чего-то при падении. Кажется, все было в порядке, только под ней оказался фонарик — отсюда и боль в пояснице. Чуть поодаль валялась сумка.

Девушка поднялась на ноги, отряхнула грязь с джинсов и футболки. Проверила фонарик: к счастью, работает. Видимо, она пролежала тут несколько часов: ночная мгла успела смениться серыми предрассветными сумерками. Солнце еще не взошло, поэтому было прохладно. Инна поежилась и обхватила себя руками, стараясь согреться: теплых вещей у нее с собой не было.

Надо идти дальше — туда, куда она и направлялась, пока не увидела несчастного ребенка. Но почему все эти призраки: Гарик, Киселева, ее собственные нерожденные дети, бог знает кто еще — почему все они здесь и чего хотят от нее, Инны?

Мучила жажда, но воды взять было негде. Она вспомнила, что в кармашке сумки лежит жвачка. Инна достала наполовину пустую упаковку, положила ментоловую подушечку в рот. Так будет меньше хотеться пить, заодно и противный привкус пропадет. Да и голод притупится, хотя и вредно жевать жвачку на голодный желудок.

Перед ней лежала безмолвная, заросшая кустами и сорной травой улица. Дома все так же алчно пялились на путницу пустыми глазницами, скрывая невесть что в своих утробах.

Инна пошла быстрее, стараясь не смотреть по сторонам.

Когда она почти дошла до школы, слева мелькнула тень. Кошка? Птица? Да только нет здесь ни кошек, ни птиц. Дом, почти полностью скрытый разросшимися кустами сирени, яблонями и еще какими-то деревьями, казалось, замер в ожидании гостьи.

«Заходи, иди же сюда! — нашептывал он, и Инна явственно слышала этот свистящий шепот. — В моем саду так мирно, так покойно. Пахнет прошлогодними яблоками и сухой травой. Ты войдешь внутрь и ощутишь власть забвения. Боль одиночества — самая сладкая, самая томная. Тлен, все тлен, дорогая… Места, где десятки лет не ступала нога человека, по-особому дышат, пульсируют, завораживают. Обволакивают и заставляют забыть обо всем. Холод тишины побежит по твоим венам, деточка, и ты поймешь, что тебя давно ждали.

Пол давно провалился, доски сгнили, обои отвалились от стен, и теперь на них цветет плесень. Мебель превратилась в труху, в коврах и шторах живут гнусные букашки, углы и посуда затянуты паутиной.

Люди покинули меня, бросили, оставили умирать, но я не мертв. Ничто не может окончательно умереть в Старых Полянах. И ты тоже уйдешь, но останешься, останешься, дорогая…»

Инна затрясла головой, отгоняя морок.

Неужели у нее настолько сильное воображение? Странные слова сами собой рождались в ее голове или кто-то нашептывал их ей на ухо? Да что с ней такое, в самом деле?!

— Иди к черту! — громко сказала она.

«Ты сказала это дому? Ты послала к черту дом ?»

Несколько десятков метров, что оставались до школы, Инна преодолела бегом.

Новый день обещал быть таким же жарким, как и предыдущие. Инна больше не мерзла — и это хорошо. Но скоро жара станет сильной, а воды нигде нет — и это плохо.

Металлический забор, которым была огорожена школа и прилепившийся к ней сбоку детский садик, основательно проржавел, но уцелел. Только в одном месте секция упала, разорвав цепь.

Инна направилась туда, потому что калитка, вопреки здравому смыслу, была заперта на висячий замок. Наверное, тот, кто уходил отсюда в последний раз — быть может, учитель истории и географии, который к тому же служил и сторожем, — заботливо закрыл калитку в надежде, что уход не окончателен.

Школу хотели защитить от разграбления, но, даже если это и удалось, уберечь здание от вмешательства времени было невозможно: у него слишком острые, безжалостные зубы и отменный аппетит.

Строение пострадало от разрушения меньше, чем жилые дома, но все равно было изъедено, разбито, покорежено. Той же тоской и безнадежностью веяло от него, тем же запахом разложения, который ничем не перебить, тянуло от каждого кирпича.

На детской площадке сохранились и горка, и качели, и лавочки, но в последний раз ребенок играл здесь слишком много лет назад. Горка походила на скелет диковинного животного с горбатой спиной, качели замерли — им некого было нести к небу. Деревянные сиденья скамеек разрушили жуки, снега и дожди.

Инна шла через двор ко входу. Под ногами еще угадывались остатки мощеной дорожки, но в основном все пространство заросло высокой густой травой. Табличка «Старополянская средняя школа», которая прежде висела над входом, теперь валялась на земле.

Дверь была заперта все той же заботливой рукой, но проникнуть внутрь не составило никакого труда: почти все окна, в том числе и то, что находилось рядом с дверью, были выбиты.

Оказавшись внутри, Инна ощутила знакомый уже запах сырости и разложения. Выложенный плиткой пол сохранился отлично, но стены и потолок были в плачевном состоянии. Годами внутрь здания хлестали дожди, залетали снежинки, наметая сугробы, задували ветра.

Девушка увидела широкий холл, остатки стендов, разбитые круглые светильники, когда-то бывшие белыми. В углу — гардероб со старомодными железными вешалками. Под самым потолком, напротив входа, висели часы. Когда-то они должны были показывать школьникам точное время: вошел — и увидел, скоро ли начнется урок. Теперь циферблат был покрыт трещинами, стрелки грустно поникли. Часы замерли навсегда — отсчет времени продолжался, но они в этом не участвовали.

Стол, за которым прежде сидели дежурные ученики, так и стоял возле двери, только вот стульев не было. Позади стола уводила на второй этаж лестница с остатками перил. На столе лежало мутное треснутое оргстекло, а под ним — листок бумаги.

Инна наклонилась пониже, чтобы прочесть, что там написано. Это оказалось расписание звонков.

«Зачем я сюда пришла?» — подумала Инна, и тут же, в ответ на ее мысли, раздалось какое-то цоканье.

Она испуганно оглянулась, отыскивая источник странного звука, и почти сразу поняла, в чем дело.

Не цоканье, а тиканье: сломанные часы вдруг ожили и пошли. Секундная стрелка торопливо побежала по кругу. Инна смотрела на часы, не отводя глаз. Они показывали половину второго — не то дня, не то ночи.

— Это кажется вам невероятным, верно?

Возле лестницы стоял человек.

Инна сразу узнала его — это был Павел Иванович. Седовласый, аккуратный, благообразный. Темные брюки, голубая рубашка с галстуком — хоть сейчас в класс.

— Здравствуйте, Инна!

«Разве я называла ему свое имя? Да или нет?»

— Значит, вы не уехали отсюда? — спросила Инна, сознавая, как нелепо звучит ее вопрос.

— Отчего же, уехал, — живо отозвался старый учитель. — В девяносто девятом школу закрыли, мне стало нечего делать, и я уехал.

— Где вы теперь живете?

— Жил, — строго, по-учительски поправил ее Павел Иванович. — В Салавате. Есть такой город.