Эль Бруно - Бестиарий [litres]

Он мстил не Артуру. Конечно, нет. Он мстит самой несправедливости. Потому что если не сделать этого, то можно сойти сума от не проходящей, дикой, мучительной боли, в которой нет ничего, кроме мрака и одиночества. Нет ничего, кроме страны, которая убивает своих детей. Нет ничего, кроме собственной покалеченной судьбы, слепого, жалкого сочувствия в глазах прохожих и постоянного ощущения своей беспомощности.

Эта месть убила бы его изнутри, сожрала бы. И он корчился бы от боли в пустой квартире на кровати, просыпаясь от кошмаров с криками. Если бы у него не появился сообщник. А он появился. И им двигала такая же боль.

Нет, они оба мстили не столько Артуру, сколько самой войне и тому, что мы все считаем её чем-то нормальным.

Аластор может быть в одном человеке или в двух. Или в целой толпе. Аластор – это тварь, которая сожрёт тебя, если ты не отомстишь. Под дулом невидимого пистолета ты будешь готов пойти на что угодно, чтобы вернуть себе прошлую жизнь.

Людьми правят приоритеты. Приоритетом Матвея была защита Родины. И там, на войне, этот приоритет сломался, был изуродован и осмеян. Когда он вернулся, то понял это воочию. Он увидел, что здесь, в мирное время, с девушками творится то, что делают с пленными на войне. Он увидел, что в мирное время здесь идут боевые действия, и на этой войне побеждает зло.

И тогда пришёл тот, кто сказал ему:

– Убей или умри! Больше у тебя ничего не осталось. Тебе больше нечего защищать. У тебя нет страны, которой ты веришь. Нет жены и нет детей. У тебя есть только боль. Выходит, и терять тебе нечего.

– Крис, мне тут кое-что непонятно в твоих данных, которые я читала, – голос Саши доносился до него глухо, словно сквозь плотное стекло. – Что за демоны, о которых ты пишешь? Кто такой носитель?

Кристиан молчал. Лицо его казалось нечитаемым, и Саше сделалось не по себе.

– У тебя очень поэтичный отчет, – пробормотала она несмело, глядя в его окаменевшее лицо. – Ты пишешь эпитетами…

– Я не употребляю эпитетов.

Саша вздохнула, сделав еще глоток кофе.

«Нельзя спрашивать». Саша понимала, что если задаст мучающий её вопрос, то Кристиан может разозлиться. «Он безумен, и у него бред, сверхценные идеи. Он возомнил себя охотником на нечисть…»

– Ты ищешь… настоящих демонов? – спросила она тихо, но все же голос её предательски дрогнул.

– Замолчи, – бесстрастно ответил Кристиан, и Саша решила молчать.

Пока она сидела подле меня в пассажирском кресле машины, нервничая, кусая губы и листая блокнот, опустив большие, словно воспаленные, веки, мне вспомнился один момент из детства.

Я отличался антисоциальным поведением, и моих родителей по традиции часто вызывали в школу. Впервые в кабинет директора я попал через пару месяцев учебы в первом классе.

Меня ввели в тесную комнату, больше похожую на квартирную – с ковром, электрическим чайником на тумбочке, множеством декоративных растений на подоконнике, усадили в кресло, и тогда я повернулся в сторону двери…

Сделали это нарочно или без умысла, но картина висела не над столом. Она являлась для посетителя неожиданностью, ибо висела справа от двери, и, чтобы ее заметить, следовало войти в кабинет и случайно обернуться. Она была большой, в деревянной, пыльной рамке черного цвета. Я даже не понял сначала, кто именно изображен на ней – мужчина или женщина. Но это существо казалось строго отрешенным от реальности. Углубившись в какие-то записи, она держала в тонкой, красивой руке человеческий череп. Позже я узнал, что эта растрепанная, бесформенная фигура с хищными, бесполыми чертами и в черном одеянии – Магдалина, написанная Матео Сересо. У Александры – та самая угловатая худощавость лица, тот же изогнутый не по-женски нос и такие же, абсолютно бесхитростные глаза серьезного существа, целиком погруженного в себя. Только от библейской девушки, всё же изображенной художником элегантно, ее отличала грубая асимметрия рта и черные, непослушные, густые волосы с седой прядью, слегка всклокоченные, даже если их расчесать.

В этой картине я, не умея чувствовать, загривком ощутил наличие в мире некой огромной истины. Эта истина… она больше меня, моих проделок, ругани родителей и отметок в дневнике. Познав эту истину, я сделаюсь по-настоящему сильным. Как та невозмутимая девушка, вдумчиво смотрящая на страницы книги. Ведь она уже Знает. Ее поиск почти завершен.

Это существо сидело теперь около меня, как прежде, с настолько прямой осанкой, что любому другому смотреть больно, и, изогнув длинную шею, беззвучно шевеля губами, напряженно хмурясь, вглядывалось в свои записи.

Её поиск только начался…

Маленький, тихий дом, утонувший в объятиях заснеженного яблоневого сада. Аккуратный деревянный забор, мансардная крыша опутана умершим на зиму вьюнком. На первый взгляд казалось, что тут давным-давно никого не было. Не шёл дым из трубы, в окнах не горел свет, снег, правда, расчищен, но не нашлось здесь никакого следа машины.

Кристиан не стал звонить в электронный звонок на столбике у забора. Он сломал нехитрый замок калитки и открыл дверцу.

– Я снова нарушаю закон по твоей милости, – испуганно прошипела Саша. – Это же незаконное вторжение!

– Не мешай, – сухо отрезал он.

Судя по тому, как привычно Кристиан чувствовал себя в такой ситуации, взлом с проникновением на частную территорию был для него делом вполне обыденным. Саше захотелось сказать, что она не намерена в этом участвовать и никуда идти не хочет, но её мучило жуткое предчувствие, и ей хотелось проверить его. Кроме того, она прекрасно понимала, что Фишер не позволит ей остаться в машине.

Входную дверь он тоже взломал.

В этом холодном месте, представляющем собой отдельное от остальной повседневности, измерение, умерло время и осело пылью на мебели. На деревянной тумбочке у вешалок стоит фото в рамке – какой-то паренек лихо прижимает к себе за гибкую талию темноволосую, красивую девушку с прической Эдит Пиаф. Приглядевшись, можно заметить легкое сходство между задорным, щурящимся на солнце юношей и отцом Василисы.

Полоски паркета под ногами противно скрипят, помещение давно не проветривается, запах стоит, как в склепе – пыль, застоявшийся воздух и смерть.

У смерти привкус больницы. На низеньком холодильнике «Зил» высится гора каких-то белых упаковок, шприцев. На столе – прибор для измерения давления. Посуда в серванте с прозрачными дверцами кажется намертво приклеенной к полкам – так давно ее не брали в руки. Всё – настоящий хрусталь и ручная работа. Прекрасные вещи, созданные для радости и красоты, были навсегда заперты в этом месте.

Из большой комнаты к Кристиану вышла невысокая, но ещё очень красивая женщина. Короткие, густые, тёмные волосы её были нарочно не покрашены, на лице практически не было косметики. В руках она держала только свою сумочку. Саша изумлённо смотрела на незнакомку.