Рене Ахдие - Падший [litres]

Гнев застрял у Селины в горле. Странная злость разлилась по телу, словно кто-то посягнул на то, что принадлежит ей. Когда же взгляд парня устремился в ее сторону, злость растаяла, обратившись отчаянием.

Юноша тут же отстранился от девушки и подскочил на ноги, поджав свои безупречные губы, и выражение его лица стало странным. Почти что диким.

– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросил он.

Селина осталась стоять на месте, словно остолбенев, пальцы, сжимавшие подол синей юбки, дрожали. Что-то внутри нее требовало броситься к нему. Его голос манил ее к себе, словно был сладкой колыбельной.

– Я… я тут… – Она хотела было извиниться, но запретила себе и выпрямилась, сжав руки в кулаки.

Он подскочил к ней, каждое его движение было наполнено неуловимой грацией. Его глаза оказались необычного оттенка – серые с крапинками цвета пороха. И новая непонятная эмоция исказила его лицо на мгновение, отчего глаза блеснули, как у дикой пантеры.

– Тебе здесь не место, – произнес он, его шепот походил на лед, скользнувший по коже Селины. Он потянулся было к ней, но потом отпрянул, сжимая пальцы в кулаки. – Кто тебя прислал?

Несмотря на то, что колени у Селины тряслись, а голос дрожал, она не сдалась и не отвернулась:

– Джентльмен, что стоит внизу.

– Можешь не сомневаться, я с ним потом поговорю.

– Нет, не поговоришь. – Селина сделала шаг вперед. – Если хочешь с кем-то поссориться, ссорься со мной. Я сама захотела сюда подняться. Никто меня не заставлял.

Женщина с темной кожей и серьгами с драгоценными камнями размером с орех откинула назад голову и засмеялась, юный джентльмен со смуглой кожей и светлыми кудрями ухмыльнулся, как лисица.

Растерянность появилась на лице прекрасного юноши. Мышцы у него на руках напряглись. Селине отчего-то казалось, что ему хочется дотронуться до нее не меньше, чем ей хочется дотронуться до него. Чем дольше она смотрела на юношу, тем сильнее разгоралось желание, будто начиная жить независимо от ее воли.

За его спиной растрепанная девчонка сердито уставилась на Селину.

– Почему мне больно видеть, как ты ее целуешь? – спросила Селина, не задумываясь, как это прозвучит. Как только вопрос сорвался с ее губ, что-то треснуло у нее в сердце.

Он вздрогнул, как будто она дала ему пощечину, а потом выражение его лица посуровело.

– Почему меня должно волновать, больно тебе видеть что-то или нет?

Его грубость должна была шокировать Селину, но совсем не шокировала.

– Ты ее любишь?

– Не твое дело.

– Ты абсолютно прав. Тебя не должно это волновать. И все же я хочу знать, – сказала она и вновь ощутила болезненный укол под ребрами. Почему же она внезапно так очарована им? Линией скул, бронзовой кожей на обнаженной груди, его проклятыми, чертовски прекрасными губами.

– Убирайся. Сейчас же. – Он подошел к Селине, и его губы оказались на расстоянии вытянутой руки от нее.

– Если ты пытаешься меня напугать, не выйдет. – Селина подняла руки, потянувшись к его лицу. А потом замерла, ошеломленная своей внезапной жаждой близости. – Кто ты такой?

Он сглотнул, не мигая. А потом его взгляд расфокусировался.

– Ты отправишься вниз по этой лестнице немедленно, Селина Руссо. Ты забудешь о том, что приходила сюда, и больше не повторишь подобной выходки.

Кости в теле Селины словно завибрировали, когда ноги повлекли ее прочь вопреки желанию. Селина развернулась на месте, и мысли ее заволокло туманом. Она пыталась бороться с этим туманом, пыталась прогнать его, стиснув зубы. А потом опять резко развернулась, приказывая дымке рассеяться.

– Я не обязана тебя слушаться. – Она вызывающе вскинула подбородок. Злость наполнила все ее тело. – И откуда, черт побери, ты знаешь мое имя?

Все вокруг внезапно замерли. Многочисленные пары глаз устремились на нее, никто не двигался, никто не моргал. Как будто Селина внезапно оказалась внутри картины голландского художника, где игра света и тени составляет сюжет, завораживая зрителя.

– Будь я проклят, – пробормотал молодой человек с лисьей ухмылкой, ангельские кудряшки упали ему на лоб. – Она тебя обыграла, Бастьян.

«Бастьян?»

Селина… знала это имя. Не так ли? Она вспомнила высохшую фруктовую кожицу в углу темной аллеи, вспомнила, как кто-то преследовал ее по сумрачной улице, вспомнила ощущение спокойствия от запаха кожи и бергамота.

С яростью во взоре, которая расплавила бы даже камень, прекрасный молодой человек повернул голову, мятая рубашка сползла с плеча, обнажая еще больше бронзовой кожи на его груди.

– Иди к дьяволу, Бун. И ее с собой забери.

За спиной у Селины, на лестнице, раздались чьи-то шаги. Она повернулась и чуть не столкнулась с Майклом, который в тот же самый момент схватил ее за руку. Выглядел он напуганным. Даже боковым зрением Селина заметила, что парень по имени Бастьян в то же время угрожающе опустил подбородок, и на скулах у него заиграли желваки.

Лицо Майкла побледнело от беспокойства.

– Что ты за… – Майкл умолк, не договорив, а его глаза округлились от изумления при виде Бастьяна. Как будто один лишь взгляд на мужчину привел его в полнейшее смятение. Однако в следующую секунду он пришел в себя и произнес: – Просим прощение за беспокойство. Пожалуйста, извините нас. – А потом он взял Селину под руку и повел вниз по лестнице.

Пока они спускались в светлый зал ресторана, наполненный шумом и весельем, Селина не могла с собой совладать и обернулась, чтобы взглянуть через плечо в последний раз.

Юноша по имени Бастьян наблюдал за ними, свесившись через перила, и его глаза сверкали, как два наточенных кинжала.

Время застывает на мгновение. А потом резко тает.

Обвинения начинают сыпаться со всех концов комнаты, точно метеоритный дождь.

– Это Кассамир во всем виноват, – восклицает Одетта, ругательства вокруг смешиваются с ее словами. – Он худший романтик, которого я когда-либо встречала.

Гортензия тычет пальцем в Одетту:

– Ne t’avise pas de le blâmer [79] Не смей обвинять его (фр.). . Это ты пригласила девчонку и ее ручного пса на ужин. Nous savons que с’était toi! [80]

Одетта поворачивается на месте, подол ее пиджака закручивается вокруг нее.

– Я не предлагала ей тащить с собой эту лысую дворняжку в наш дом.

Я молчу, все слова застревают у меня в глотке. Воздух передо мной до сих пор полон ароматом Селины. Я до сих пор не могу избавиться от навязчивой мысли броситься следом за ней. От мысли обнять ее хотя бы на миг. Прогнать ее. Приказать никогда не возвращаться.

Отвращение наполняет грудь, оседая горьким привкусом на языке. Я пытался наложить на Селину чары. Пытался заставить ее уйти против воли.

Я просто эгоистичное чудовище, которым и хотел меня видеть мой дядя.