Роуз Сабо - Какие большие зубки [litres]

На мгновение в моей голове возникла абсурдная мысль: это существо сожрало моего дедушку.

– Вот так я получил имя, – сказал человек с карманными часами в руках, сидящий напротив меня. – Целых два слова, которые принадлежали одному мне. Первая неделя в Америке – а я уже так разбогател.

– А ты хоть иногда вспоминаешь того человека, у которого украл имя? – спросила я.

После этих моих слов все притихли. Голова бабушки Персефоны словно на шарнире повернулась ко мне. Рядом со мной удивленно кашлянул Артур.

Но дедушка явно задумался.

– Бывает время от времени, – ответил он. – Иногда я о нем вспоминаю.

– И что ты думаешь?

– Я благодарен ему, – сказал дедушка. – Он подарил мне все это.

И он взмахнул рукой, и этот жест охватил все: залитую светом столовую с обоями в китайском стиле и заграничной посудой, пещерный мрак в фойе под нами, зигзаги лестниц. Его жест устремился по извилистой дорожке сквозь трубы и перекладины на чердак, рванул вверх по громоотводу на вершине самой высокой башни и устремился в небо, чтобы рассыпаться искрами фейерверка над нашим домом, нашей землей, рыбацким городком внизу, где люди понижали голос до шепота, произнося нашу фамилию: Заррины.

– И все, что у меня есть, – подытожил он, – однажды достанется тебе .

И на мгновение я почувствовала себя дома.

Пока не поняла, что на слове «тебе» дедушкин взгляд обратился к Рису, который сидел, словно король, с широкой улыбкой и без тени удивления на лице. У него, у Риса, были идеальные зубы. И дедушкино лицо. И полная самоуверенность человека, который никогда за всю жизнь не испытывал трудностей. Видимо, дедушка уже не в первый раз говорит Рису, что завещает ему дом и все, что в нем находится.

– Итак, – сказала бабушка Персефона. – Перейдем в гостиную?

В моем животе заурчало, и, опустив взгляд в тарелку, я вспомнила, что почти не притронулась к ужину. Артур посмотрел на бабушку.

– Она еще не закончила, – сказал он. – Элеанор, вы же не поужинали?

– Все нормально.

– Глупости, – сказала бабушка Персефона. – Не спеши.

– Я составлю ей компанию, – сказал Артур.

Бабушка кивнула и вышла. Остальные члены семьи последовали за ней, словно разномастные вагоны за локомотивом.

– Зачем вы вмешались? – спросила я.

– Вы голодны, – ответил Артур. – И вы не собирались ничего говорить.

Он все еще потягивал кофе. Когда он поставил чашку, я заглянула в нее. Кофе был гораздо чернее, чем я когда-либо видела, с блестящей маслянистой пленкой на поверхности. Мне напиток не показался очень аппетитным, но, судя по всему, это было единственное, что действительно нравилось Артуру.

– Итак, – сказал он, – никто мне ничего особо не рассказывал. Что привело вас домой так внезапно?

Я подняла на него взгляд.

– Я сбежала из школы-пансиона.

– Должно быть, вы воспользовались деньгами, которые вам отправила бабушка. – Заметив мое замешательство, он улыбнулся. – Зря удивляетесь, я ведь веду все ее счета.

– Вы знаете, почему она отослала меня из дома?

Артур поджал губы и покачал головой.

– Если вы думаете, что она рассказывает мне все, – сказал он, – то вы недостаточно хорошо знаете свою бабушку.

– Что вы имеете в виду?

Он как будто слегка удивился.

– Вы задаете слишком много вопросов для Заррина.

– А это что должно означать?

Он рассмеялся. Я тоже невольно хихикнула.

– Я имею в виду, что вы любопытны, – пояснил он. – Мне это нравится. Чтобы вы знали, я не считаю себя самым верным другом вашей бабушки, скорее – вынужденным союзником. Я оберегаю ее активы, а она… ну, она угощает меня кофе. – Он сделал очередной глоток. – Но я уверен, что бы она ни делала, она не желает вам зла.

– А мне так не кажется. Иногда… – Я подумала, что надо бы остановиться, но все-таки решилась. – Иногда мне кажется, что она меня ненавидит.

Я рассказала ему о школе-пансионе, о девочках, которые годами дразнили меня, твердили, что семья выгнала меня из дома, потому что я слишком уродлива. О том, как первое время я забрасывала бабушку Персефону письмами с мольбами забрать меня домой, а она отмахивалась общими фразами и игнорировала мои просьбы. Как я несколько раз сбегала, но полиция ловила меня и, читая по пути нотации, возвращала в школу. Как в двенадцать лет я подружилась с Люси Спенсер, и какое-то время все было хорошо, но потом она начала распускать обо мне сплетни, рассказывала всем такое, что меня возненавидели. А поскольку она была мне не безразлична, я возненавидела ее сильнее всех. Услышав последнюю часть, Артур поднял брови.

– Расскажите мне о ней, – попросил он.

– Ну, мы ведь с ней были подругами. Близкими подругами. А потом вдруг перестали ими быть. И это случилось как будто на ровном месте.

– Словно она переросла дружбу с вами.

– Именно! – сказала я и подумала: а с ним такое когда-нибудь случалось? И тут вдруг поняла, что раскрылась перед ним больше, чем перед кем-либо за все эти годы. А он молча слушал, пока я делилась с ним почти всем самым сокровенным. И я рассказала ему, как Люси Спенсер столкнула меня с лестницы.

Мы остались в школе одни: Люси, ее новая лучшая подруга и я. Они ждали, пока матери приедут за ними и увезут в Нью-Йорк. За завтраком они поймали мой взгляд, принялись мычать какую-то песенку себе под нос, скрестили руки на груди и щелкнули пальцами, а потом захихикали. Я, как всегда, постаралась просто не обращать на них внимания. Но позже тем же утром я несла коробку с документами для сестры Катерины из хранилища на втором этаже, как вдруг услышала сзади шаги, а потом кто-то сильно толкнул меня в спину. Я споткнулась, выронила коробку и увидела наверху на лестнице Люси. Она стояла и улыбалась, словно наслаждаясь результатом своей работы.

Артур покачал головой.

– Людям так нравится жестокость. Я никогда не мог этого понять.

Он ненадолго накрыл мою ладонь своей. На ощупь она была как бедро святой Цецилии, к которому я однажды прикоснулась в соборе, пока никто не видел: холодная, тяжелая, гладкая. Холодок пробежал от самых моих ног к основанию мозга. Пальцы у Артура были длинными, идеальными для пианиста, и увесистыми, словно клавиши из слоновой кости. Их тяжесть могла бы утянуть меня на самое дно моря. На секунду мне показалось, что я готова выложить ему все, что произошло потом. Но я сдержалась. Я слишком боялась, что тогда он станет смотреть на меня так же, как смотрит на остальных Зарринов.

– Я так долго была одна, что забыла, каково это – быть частью чего-то, – сказала я. – И переживаю, что не смогу стать частью этого дома, и даже если меня не сожрет дедушка, то бабушка снова скажет, что мне надо уехать.

Он глубоко вздохнул.

– Ваша бабушка поступила с вами жестоко, – сказал он. – Наверное, вы никогда ее не простите. Но я не думаю, что она снова отошлет вас. Только не после того, как вы сами вернулись к ней.