Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

– Пожалуйста, – повторила она с непререкаемой решимостью. Его рука соскользнула с ее плеча. Между ними не было никакой искры, он все выдумал. Что было, то прошло.

– Может, как-нибудь в другой раз. – Он пробормотал клише, словно чувствуя на языке яд.

– Да, – ответила она, довольная тем, что в ее голосе прозвучала примирительная нотка, хотя и неубедительная. – Но сначала позвони мне.

– Провожать не надо.

Он бродил около часа, уворачиваясь от толп школьников, которые возвращались домой, затевая по пути драки и задирая носы. Даже здесь были признаки весны. Природа едва ли могла быть щедрой в таких стесненных обстоятельствах, но она делала, что могла. В крошечных палисадниках и в оконных ящиках цвели цветы; несколько молодых деревьев, переживших вандализм, выпустили милые зеленые листья. Если они переживут несколько сезонов холода и злобы, то вырастут достаточно большими, чтобы птицы могли в них гнездиться. Ничего экзотического: в лучшем случае драчливые скворцы. Но деревья будут давать тень в разгар лета и насест для луны, которую можно будет заметить, выглянув из окна спальни однажды ночью. Он обнаружил, что полон таких неуместных мыслей – луна и скворцы, – как впервые влюбленный юноша. Возвращение было ошибкой; это жестокость по отношению к себе, причинившая боль и Чармейн. Бесполезно возвращаться и извиняться, это лишь усугубит ситуацию. Он позвонит ей, как она и предлагала, и пригласит на прощальный ужин. Тогда он скажет ей – или, может, соврет, – что готов расстаться навсегда и надеется видеть ее время от времени, и они попрощаются цивилизованно, без вражды, и она вернется к той жизни, которую сама для себя строит, а он вернется к своей. К Уайтхеду, к Карис. Да, к Карис.

Вдруг слезы нахлынули на него, как ярость, разрывая на куски. Он стоял посреди незнакомой улицы, ослепленный ими. Школьники толкали его, когда пробегали мимо, некоторые оборачивались, а другие, видя его страдания, обзывали на ходу. Это нелепо, сказал он себе, но непристойности не остановят поток слез. Поэтому он брел, прижав руки к лицу; зашел в переулок и оставался там, пока приступ не закончился. Какая-то его часть чувствовала себя отстраненной от всплеска эмоций. Она посмотрела, эта нетронутая часть, на его рыдающее «я» и покачала головой, презирая его слабость и смятение. Он терпеть не мог, когда мужчины плачут, это смущало. Но какой толк отрицать правду? Потерянность – вот что Марти чувствовал, он потерян и напуган. За это стоило поплакать.

Когда слезы иссякли, Марти почувствовал себя лучше, но его трясло. Он вытер лицо и стоял в глубине переулка, пока не пришел в себя.

Было четыре сорок. Он уже побывал в Холборне и забрал клубнику; это его главное задание по приезде в город. Теперь, когда с делом покончено и он повидался с Чармейн, остаток ночи раскинулся перед ним в ожидании удовольствий. Но Марти утратил бо`льшую часть энтузиазма по поводу ночных приключений. Через некоторое время пабы откроются, и он сможет выпить пару стаканчиков виски. Это поможет избавиться от судорог в животе. Может, снова разожжет его аппетит, но он сомневался в этом.

Чтобы занять время до открытия пабов, он побрел в торговый район, появившийся за два года до того, как Марти угодил в тюрягу: бездушный лабиринт белых плиток, пластмассовых пальм и кричащих магазинов класса люкс. Теперь, спустя десять лет после постройки, он выглядел почти готовым к сносу. Испещрен граффити, пассажи и лестницы грязные, многие магазины закрыты, другие настолько лишены очарования или клиентуры, что единственным вариантом для владельцев стало все сжечь однажды ночью, получить страховку и удрать. Он отыскал маленький газетный киоск, где сидел одинокий пакистанец, купил пачку сигарет и вернулся тем же маршрутом в «Затмение».

Паб едва успел открыться и почти пустовал. Парочка скинхедов играла в дартс; в лаунж-баре кто-то праздновал: нестройный хор «с днем рождения, дорогая Морин» проплыл мимо. Телевизор был включен, шли вечерние новости, но из-за шума празднующих он почти ничего не слышал, да его это и не интересовало. Взяв в баре виски, он сел и принялся курить сигарету из купленной пачки. Марти чувствовал себя опустошенным. Спиртное, вместо того чтобы зажечь в нем искру, еще сильнее налило конечности свинцом.

Его мысли блуждали. Свободные ассоциации причудливо комбинировали образы. Карис, он и Бадди Холли. Эта песня, «True Love Ways», играла в голубятне, пока он танцевал с девушкой на холодном воздухе.

Когда он вытряхнул фантазии из головы, у барной стойки объявились новые посетители: группа молодых людей производила достаточно шума, в основном громогласного смеха, чтобы заглушить звук телевизора и празднование дня рождения. Один из них явно был центром веселья – долговязый, подвижный малый с улыбкой, достаточно широкой, чтобы играть на ней Шопена. Марти потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что он знает этого клоуна: Флинн. Из всех людей, с которыми он мог столкнуться на этой территории, Флинн был чуть ли не последним. Марти привстал, когда взгляд Флинна – почти магическое совпадение – скользнул по комнате и упал на него. Марти замер, как актер, забывший свою следующую реплику, не в силах ни двинуться вперед, ни отступить. Он не был уверен, что готов принять дозу Флинна. Затем лицо комика озарилось узнаванием, и отступать было поздно.

– Господи Иисусе, мать твою, – сказал Флинн. Ухмылка исчезла, на мгновение сменившись выражением полного замешательства, а затем вернулась, засияв пуще прежнего. – Посмотрите, кто у нас тут?

Он шел к Марти, приветственно раскинув руки, под хорошо скроенным пиджаком виднелась самая вычурная рубашка, которую когда-либо создавало человечество.

– Черт возьми! Марти! Марти!

Они наполовину обнялись, наполовину пожали друг другу руки. Это было трудное воссоединение, но Флинн с деловитостью коммивояжера старался преодолеть все трещины.

– Подумать только… Из всех людей. Из всех людей!

– Привет, Флинн.

Марти почувствовал себя бедным родственником перед этой машиной, фонтанирующей радостью – сплошь остроты и яркие цвета. Улыбка сияла на лице Флинна как прибитая, и он уже вел Марти к барной стойке, представляя собравшихся (Марти расслышал половину имен, но никого не узнал), а потом настал черед двойного бренди для всех, чтобы отпраздновать его возвращение домой.

– Не знал, что ты так скоро выйдешь, – сказал Флинн, поднимая тост за свою жертву. – Выпьем за хорошее поведение.

Остальные члены группы даже не попытались прервать словесный поток учителя, вместо этого стали переговариваться меж собой, оставив Марти на милость Флинна. Он почти не изменился. Стиль одежды, конечно, другой: он был одет, как всегда, согласно прошлогодней моде; а еще начал терять волосы, которые довольно быстро редели. В остальном он остался тем же остроумным жуликом, как раньше, и не преминул выложить сверкающую коллекцию измышлений на рассмотрение Марти. Его участие в музыкальном бизнесе, связи в Лос-Анджелесе, планы открыть студию звукозаписи по соседству…