Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

Марти поймал на себе пристальный взгляд женщины.

– С вами все в порядке? – спросила она.

– Спасибо. Да.

– Вам нужно немного поспать. У меня те же проблемы. В такие жаркие ночи нет покоя.

Он еще раз поблагодарил ее и не оглядываясь поспешил прочь из дома. Слишком легко представить себе эти ужасы; они пришли без предупреждения, из ниоткуда.

И они не собирались уходить. Не сейчас. С того момента память о Мамуляне не покидала его ни днем, ни ночью, ни беспокойной ночью. Он осознал (может, жизнь его сновидений, усеченная из-за бессонных ночей, отнимала время у бодрствования?) другой мир, парящий за пределами или фасадом реальности.

Времени на увертки не было. Он должен уйти, забыть Уайтхеда, Карис и закон. Хитростью пробраться за границу, в Америку, любым доступным способом: туда, где реальность была реальностью, а сны оставались под веками, где им самое место.

Рэглан был экспертом в тонком искусстве подделки. Два телефонных звонка обнаружили его, и Марти заключил с ним сделку. Соответствующую визу можно было подделать в паспорте за умеренную плату. Если бы Марти мог взять с собой свою фотографию, работа была бы сделана за день, самое большее – за два.

Пятнадцатое июля: месяц кипел на медленном огне, в нескольких градусах от точки кипения. Радио, ревущее из соседней комнаты, обещало такой же безукоризненно-голубой день, как и предыдущий, и еще один, предшествовавший ему. Даже не голубой, а белый. Небо в эти дни было ослепительно-белым.

Марти отправился к Рэглану пораньше, отчасти чтобы избежать сильной жары, а отчасти потому, что ему не терпелось разобраться с подделкой, купить билет и уехать. Но дальше станции метро «Килберн-Хай-роуд» он не продвинулся. Именно там, на обложке «Дейли телеграф», он прочел заголовок: «Миллионер-затворник найден мертвым у себя дома». Под ним – портрет папы, молодого безбородого Уайтхеда, на пике внешности и влияния. Он купил газету и еще две, на первых полосах которых была напечатана эта история, и читал их, стоя посреди тротуара, в то время как измученные пассажиры толкали его локтями и ворчали, спускаясь по лестнице на станцию.

« Сегодня было объявлено о смерти Джозефа Ньюзама Уайтхеда, миллионера, главы „Корпорации Уайтхед“, чья фармацевтическая компания до недавнего времени была одной из самых успешных в Западной Европе. Мистер Уайтхед, шестидесяти восьми лет, был найден вчера рано утром в своем убежище в Оксфордшире шофером. Считается, что он умер от сердечной недостаточности. Полиция утверждает, что никаких подозрительных обстоятельств нет. Некролог смотрите на седьмой странице».

Некролог представлял собой обычную смесь сведений, почерпнутых со страниц «Кто есть кто», с кратким описанием состояния «Корпорации Уайтхед», приправленную догадками – в основном относительно недавнего финансового краха корпорации. Имелась краткая история жизни Уайтхеда, хотя о ранних годах сообщалось скупо, будто в деталях сомневались. Остальная часть конструкции была на месте, хотя и потертая. Женитьба на Эванджелине; впечатляющий подъем во время бума конца пятидесятых; десятилетия консолидации и достижений; затем, после смерти Эванджелины, уход в таинственное и непроницаемое молчание.

Он умер.

Несмотря на все смелые разговоры, неповиновение, презрение к проискам Европейца, битва проиграна. Была ли это действительно естественная смерть, как писали газеты, или дело рук Мамуляна, Марти не мог знать. Но нельзя отрицать любопытства, которое он испытывал. Больше, чем любопытство, – печаль. То, что он был способен скорбеть о смерти старика, стало для него потрясением, вероятно даже большим, чем сама скорбь. Он не рассчитывал испытать боль утраты.

Марти отменил встречу с Рэгланом и вернулся в квартиру, чтобы изучить газеты – снова и снова, выжимая каждую каплю из текста об обстоятельствах смерти Уайтхеда. Улик, конечно, было немного: все отчеты составлены на мягком и формальном языке подобных объявлений. Исчерпав написанное слово, он пошел в соседнюю комнату и попросил радио взаймы у соседки. Молодую женщину, которая занимала комнату, – студентку, подумал он, – пришлось долго уговаривать, но в конце концов она сдалась. С середины утра он слушал получасовые сводки, а в комнате становилось все жарче. До полудня эта история занимала видное место, но затем события в Бейруте и переворот с наркотиками в Саутгемптоне заняли бо`льшую часть времени; сообщение о смерти Уайтхеда постепенно перешло из главных новостей в краткие, а оттуда, к середине дня, в забвение.

Он вернул радио, отказавшись от чашки кофе с девушкой и ее котом, запах несъеденной еды которого висел в тесной комнате, как угроза грома, и вернулся в свою каморку, чтобы посидеть и подумать. Если Мамулян действительно убил Уайтхеда – а он не сомневался, что Европейцу хватило мастерства сделать это незаметно для самого проницательного патологоанатома, – косвенно это была его вина. Возможно, если бы он остался в доме, старик не погиб бы. Хотя маловероятно. Гораздо вероятнее, что он тоже был бы мертв. Но чувство вины по-прежнему его мучило.

В течение следующих двух дней Марти делал очень мало: энтропия наполнила его внутренности свинцом. Мысли бегали по кругу, почти одержимые. В личном кинотеатре своего черепа он прокручивал накопившиеся домашние фильмы: от первых неуверенных проблесков личной жизни власть имущих до более поздних воспоминаний – слишком резких и подробных – о человеке, одиноко сидящем в клетке с полом, усеянным осколками; о собаках; о темноте. Сквозь многие, хотя и не все воспоминания проступало лицо Карис, порой насмешливое, иногда беззаботное, часто скрытое от него, она смотрела из-под опущенных ресниц, словно завидуя ему. Поздно ночью, когда ребенок в квартире внизу засыпал и единственным звуком был шум машин на Хай-роуд, он прокручивал самые интимные моменты между ними, слишком драгоценные, чтобы беспорядочно вызывать из памяти, опасаясь, что их способность оживлять его ослабнет с повторением.

Какое-то время он пытался забыть ее: так удобнее. Теперь он цеплялся за мысли об этом лице, страдая от одиночества. Он задавался вопросом, увидит ли ее снова.

Во всех воскресных газетах появились новые сообщения о смерти. «Сандей таймс» поместила в первой части обзорного раздела небольшое эссе «В память о самом загадочном британском миллионере», написанное Лоуренсом Двоскиным, «давним соратником и доверенным лицом английского Говарда Хьюза». Марти дважды перечитал статью, не в силах воспринять напечатанные слова, не слыша вкрадчивого тона Двоскина.

«Он был во многих отношениях образцом, – гласил текст. – Хотя почти отшельническая история его последних лет неизбежно породила множество вранья и сплетен, многие из которых были оскорбительны для столь чувствительного человека, как Джозеф. В течение всех лет своей общественной жизни, подвергаясь пристальному вниманию прессы, которая не всегда была благосклонна, он не очерствел, привыкнув к критике, скрытой или явной. Для тех немногих, кто хорошо его знал, он был натурой более восприимчивой к колкостям, чем можно предположить по его внешнему безразличию. Когда он обнаружил, что ходят слухи о его недостойном поведении или излишествах, эта критика глубоко его ранила, в особенности потому, что после смерти любимой жены Эванджелины в 1965 году он стал самым воздержанным человеческим существом в сексуальном и моральном смыслах».