Говард Лавкрафт - Некрономикон. Книга запретных тайн [сборник litres]

Населенные тенями ландшафты Оссиана 13, хаотичные видения Уильяма Блейка 14, гротескные пляски ведьм в бернсовском «Тэме О’Шентере», зловещий демонизм «Кристабели» и «Старого моряка» Кольриджа, призрачное очарование «Килмени» Джеймса Хогга 15и более сдержанное приближение к космическому ужасу в «Ламии» и многих других стихотворениях Китса являются типичными британскими примерами внедрения сверхъестественного в официальную литературу. Наши тевтонские кузены на континенте проявили равную восприимчивость к готовящемуся потопу; и «Дикий охотник» Бюргера 16, и даже «Ленора», еще более фантастическая баллада с участием демонического жениха, подражания которым на английском написал Вальтер Скотт, всегда почитавший сверхъестественное, – всего лишь дают прикоснуться к тому богатству сюжетов, которое могла предоставить для жанра немецкая песня. Воспользовавшись таким источником, Томас Мор адаптировал восходящую к глубокой древности легенду о мерзкой статуе-невесте (впоследствии ею воспользовался Проспер Мериме в «Илльской Венере»), которая таким морозцем звучит в его балладе «Кольцо»; в то время как созданный Гете бессмертный шедевр, поэма «Фауст», превратившая балладный сюжет в классическую и космическую трагедию веков, может рассматриваться в качестве предельной высоты, на которую поднялся немецкий поэтический импульс.

Однако придать растущему импульсу определенную форму суждено было весьма жизнерадостному и склонному к мирским удовольствиям англичанину – а именно Хорасу Уолполу 17, ставшему основателем литературной жуткой истории как постоянного литературного жанра. Будучи дилетантом, любившим средневековую романтику и мистерию, оборудовавший на готический манер свой дом в Строберри-хилл, Уолпол в 1764 году опубликовал роман «Замок Отранто» – повествование, проникнутое сверхъестественным духом, которому, невзирая на полную неубедительность и посредственность, суждено было оказать почти беспримерное влияние на литературу потустороннего жанра. Сперва представивший свое произведение как всего лишь «перевод», произведенный неким «Уильямом Маршалом, джентльменом», сочинения вымышленного итальянца Онуфрио Муральто, автор впоследствии признал свою связь с книгой, наслаждаясь ее широкой и едва ли не мгновенно приобретенной популярностью, выразившейся во множестве изданий, скорой драматургической переработке и массовых подражаниях, как в Англии, так и в Германии.

Повествование – тягучее, надуманное и мелодраматичное – еще более ухудшает отрывистый и прозаичный стиль, чья городская живость нигде не допускает создания подлинно зловещей атмосферы. Оно рассказывает о принце Манфреде, беспринципном и неразборчивом в средствах, решившем основать собственную династию, который после внезапной и таинственной смерти своего единственного сына Конрада, постигшей юношу в день его свадьбы, пытается прогнать свою жену Ипполиту и жениться на благородной девице, предназначавшейся несчастному юноше, кстати, убитому гигантским шлемом во дворе замка. Овдовевшая невеста Изабелла пытается спастись и встречает в подземельях замка благородного хранителя и защитника Теодора, внешне похожего на крестьянина, однако лицом странным образом напоминающего старого лорда Альфонсо, правившего доменом до Манфреда. Вскоре после этого замок поражают различные сверхъестественные явления: тут и там обнаруживаются куски гигантского панциря, из рамы выходит портрет, удар грома сокрушает здание, и колоссальный, облаченный в панцирь призрак Альфонсо восходит из дождя через расступающиеся облака на лоно Св. Николая. Теодор, посватавшийся к дочери Манфреда Матильде и утративший ее, ибо она была по ошибке убита собственным отцом, оказывается сыном Альфонсо и законным наследником области. Повествование завершается его женитьбой на Изабелле, после чего они живут долго и счастливо, в то время как Манфред – чья узурпация послужила причиной неестественной смерти его сына и его собственных сверхъестественных бед – отправляется на покаяние в монастырь, а его угнетенная горем жена ищет убежища в соседнем женском монастыре.

Таково повествование, плоское, ходульное и полностью лишенное ощущения того подлинно космического ужаса, который характерен для сверхъестественной литературы. Тем не менее настолько сильным было в тот век томление по прикосновению потустороннего и призрачной древности, которое отражает роман, что произведение это было серьезно воспринято самыми здравыми читателями и вопреки всем присущим ему слабостям оказалось вознесенным на внушительный пьедестал в истории литературы. Прежде всего в нем была создана новая сцена действия, марионеточные персонажи и события, которые в искусных руках писателей, обладающих бóльшими способностями к созданию произведений таинственного жанра, стимулировали рост подражательной готической школы, в свой черед вдохновившей подлинных мастеров повествований о космическом ужасе – цепочку настоящих художников, начинающуюся с Эдгара По. Новый драматический антураж состоял, прежде всего, из готического замка с его вселяющей трепет древностью, размахом, дальними прогулками, заброшенными или полуразрушенными крыльями, сырыми коридорами, мерзкими тайными катакомбами и целой галактикой призраков и ужасающих легенд, служивших ядром увлекательного повествования и демонического страха. Кроме того, в качестве злодея в них присутствовал деспотичный и злобный аристократ; святая, давно гонимая и, как правило, пресная героиня, претерпевающая основные ужасы и используемая в качестве точки зрения читателя и фокуса его симпатий; доблестный и безупречный герой, всегда знатного происхождения, но нередко пребывающий в смиренном положении; целое созвездие звучных иностранных имен и фамилий, в основном итальянских; и бесконечный набор декораций, а именно: странные огни, сочащиеся влагой потайные двери, погасшие лампы, заплесневелые и спрятанные манускрипты, скрипучие дверные петли, шевелящиеся гобелены и так далее. Во всей истории готического романа все эти принадлежности повторяются с удивительным постоянством, иногда производя потрясающий эффект; причем они ни в коем случае не утратили своего значения даже теперь, хотя более тонкая техника позволяет использовать их в менее наивной и очевидной форме. Итак, была найдена гармоничная обстановка, пригодная для новой школы, и пишущий мир без промедления ухватился за представившуюся возможность.

Немецкая романтика немедленно отреагировала на влияние Уолпола и скоро сделалась олицетворением всего потустороннего и жуткого. В Англии одним из первых подражателей стала знаменитая миссис Барбоулд 18, тогда еще мисс Эйкин, в 1773 году опубликовавшая незаконченный фрагмент под названием «Сэр Бертран», в котором струн подлинного ужаса касалась отнюдь не неловкая рука. Аристократ, застигнутый ночью на пустынной равнине, привлеченный колокольным звоном и далеким светом, вступает в неведомый и древний многобашенный замок, двери которого открываются и закрываются, синие болотные огоньки уводят вверх по таинственной лестнице к мертвым слугам и живым черным изваяниям. Наконец сэр Бертран попадает ко гробу мертвой дамы, которую целует; после чего морок рассеивается, уступая место великолепным апартаментам, в которых возвращенная к жизни дама дает пир в честь своего избавителя. Уолпол восхищался этой историей, хотя выказывал меньше уважения куда более заметному отпрыску своего «Отранто» – «Старому английскому барону» Клары Рив 19, опубликованному в 1777-м. Конечно, этот роман лишен истинного отзвука на нотку внешней тьмы и тайны, своим присутствием выделяющую фрагмент, созданный миссис Барбоулд; и хотя написан более искусно, чем произведение Уолпола, и обнаруживает бóльшую художественную экономию в области жуткого, располагая всего одним призрачным персонажем, он все же слишком пресен для величия. Здесь мы снова имеем дело с добродетельным наследником замка, выступающим в облике крестьянина и возвращающим собственное наследие с помощью призрака своего отца; и снова сталкиваемся с широкой популярностью, множеством переизданий, драматургической переработкой и в конечном итоге переводом на французский язык. Мисс Рив написала еще один роман с привидениями, к сожалению, неопубликованный и утраченный.