Роберт Маккаммон - Ваал. Неисповедимый путь

— Я... думаю, да.

Билли вспомнил женщину, которую он видел много лет назад на палаточной проповеди. Несчастная говорила, что продала своего ребенка. Боже, как же было больно в этот момент его матери!

— Много лет я думала, что наши пути не пересекутся. Мы с отцом частенько гадали, что произошло с твоим братом, но у нас был ты, и мы отдали тебе всю нашу любовь и внимание. А потом... я увидела его и сразу же поняла, кто он такой. Я знала, что он тоже обладает особой силой, но она должна была отличаться от твоей... По его глазам я догадалась, что он пользуется ею неосознанно. Я видела его той самой ночью в шатре «Крестового похода». Он был очень похож на твоего отца и в достаточной степени на Джимми Джеда Фальконера, чтобы тот мог выдавать его за своего сына.

Билли остолбенел.

— Нет, — прошептал он. — Нет, только не он...

— Ты сам знаешь, что это правда. Я видела, как вы смотрели друг на друга. Вы наверняка чувствовали что-то вроде удивления и притяжения. Я думаю... вы нуждаетесь друг в друге. Ты знаешь значение своего Неисповедимого Пути, а Уэйн испуган и блуждает в темноте.

— Почему? — спросил Билли, поднимаясь на ноги. Он был зол и смущен. Его с первой же минуты потянуло к молодому евангелисту, но он всегда противился своему желанию. — Почему ты мне это сейчас рассказала?

— Потому что Фальконер этим летом скончался. Он был единственным, кто стоял между Уэйном и усердно работающими механизмами этой крестовопоходовской машины. Уэйн теперь бизнесмен, и его сознание запечатано оттиском большого пальца Величайшего Евангелиста Юга. Он пошел по пути проповедника, но не знает, что ожидает его в конце. В молодости он научился использовать силы страха и ненависти, называя это религией. Он слаб духом, Билли, а Меняющий Облик ищет слабости, и если он решит использовать Уэйна против тебя, он может сделать это в любую минуту.

Билли поднял камешек и бросил его в ручей. Из убежища в кустарнике выпорхнула птица.

— Почему он так ненавидит нас?

— Он чувствует то же притяжение, что и мы. Но решил, что мы хотим столкнуть его с праведной дороги. Он не понимает нас, как не понимал Фальконер.

— Ты думаешь, что он действительно может... исцелять? — спросил Билли Рамону.

— Я не знаю. У него есть дар, в этом нет сомнения. Уэйн может заставить человека поверить, что он излечился, даже если на самом деле у него ничего не болело. Фальконер приложил свою руку к обучению сына. Но если мальчик на самом деле излечивает, то он должен обнаружить внутри себя огромную силу, силу, которую обнаружил ты, когда имел дело с духами. При этом он, как и ты, должен чувствовать боль. «Крестовый поход» требовал, чтобы он излечивал от звонка до звонка и без перерывов. Я думаю, Уэйн только притворялся и на проповедях не чувствовал никакой боли, если, разумеется, он вообще когда-либо ее чувствовал. О, он мог бросить в толпу пару искр. Но если бросать искры слишком часто, их может не хватить, чтобы разжечь огонь, когда в этом действительно возникнет необходимость.

— Что же с ним может произойти?

— Уэйн может надломиться под весом «Похода», а может найти в себе силы устоять на ногах. Тогда он скорее всего уйдет от жадных людей, окруживших его, словно стая голодных волков, узнает много нового о своем даре и перестанет каждый день продавать его со сцены. — Рамона покачала головой. — Но я все же думаю, он не покинет «Крестовый поход». Он забрел слишком далеко в темноту.

У Билли опустились плечи. Рамона устало предложила:

— Нам лучше поспешить домой, пока не стемнело.

— Нет, не сейчас. Мне нужно... немного побыть одному, подумать. Хорошо?

Рамона утвердительно кивнула и встала.

— Сколько тебе будет угодно.

Она погладила Билли по щеке и вышла на проселочную дорогу.

— Ты боишься его? — крикнул он ей вслед.

— Да. Что-то внутри него хочет вернуться домой, но он не знает дороги.

Рамона решительно двинулась к Готорну.

Билли проводил ее взглядом, затем пересек ручей и затерялся в лесу.

Под непривлекательным октябрьским небом группа мужчин в деловых костюмах медленно шла вдоль общественного бассейна на окраине Файета. Воду в бассейне спустили, и стало заметно, что ему необходима покраска.

— Я хочу его перестроить, — говорил Уэйн Фальконер О'Брайену, архитектору из Бирмингема, — в форме креста. Вон там, — он указал на здание концессии, — должна быть церковь. Я хочу, чтобы это была самая большая церковь, которую только видели жители этого штата. А в центре бассейна мне нужен фонтан. С цветными огнями. Вы сможете это сделать?

О’Брайен пожевал зубочистку и медленно кивнул.

— Думаю, да. Основная проблема будет с проводкой. Нежелательно, чтобы кого-нибудь ударило током. Вы рассчитываете на визуальный эффект? — Он усмехнулся. — Я имею в виду освещение.

Генри Брэгг и Джордж Ходжес засмеялись. Брэгг все еще был похож на юношу, несмотря на то что седина коснулась его модно остриженных русых волос; как правило, он носил синие блейзеры и серые брюки с острыми, как лезвие, стрелками. Четыре года назад он перевез свою семью в Файет и стал главным адвокатом «Крестового похода Фальконера».

Джордж Ходжес в отличие от него старился менее грациозно. Он облысел, на лице под влиянием силы тяжести образовались складки. Он был одет в мягкий коричневый костюм, из нагрудного кармана которого торчали авторучки.

— Я хочу, чтобы это была самая большая купель для крещения в мире, — сказал Уэйн. Недавно «Поход» купил этот бассейн за полтора миллиона долларов. — Сюда отовсюду начнут съезжаться люди, желающие быть окрещенными. Конечно, здесь будет и обыкновенный бассейн — для молодых христиан, — но крещение останется основным пунктом программы. Мы устроим христианский плавательный клуб без оплаты членских взносов. Здесь же будут приниматься пожертвования на мемориал Фальконера... — Уэйн замолчал и посмотрел на вышку для ныряния, «Тауэр». Он вспомнил, как в десять лет наконец преодолел свой страх и вскарабкался на нее, чтобы попытаться спрыгнуть. Балансируя на краю, он чувствовал предательскую дрожь в коленях... А затем дети постарше внизу, в бассейне, стали кричать ему: «Прыгай, прыгай, Уэйн!» Было очень высоко, бассейн казался листом тонкого голубого стекла, которое могло разрезать его на куски. Осторожно спускаясь вниз, Уэйн поскользнулся, упал и прикусил губу, а затем, плача, побежал туда, где стоял церковный автобус, — подальше от смеха и ехидных взглядов.

— Это убрать, — тихо сказал Уэйн архитектору. — «Тауэр». Его убрать в первую очередь.

— Он стоит здесь уже двадцать лет, — возразил Джордж Ходжес. — Это своего рода символ...

— Убрать, — повторил Уэйн, и Ходжес замолчал.