Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

Я кивнула. Старые фотографии Науэля объясняли понятие «динки» яснее любых слов. Во мне смешивались жалость и осуждение, теперь изрядно разбавленное пониманием, хотя я и не поверила Науэлю полностью. Неужели мир и люди в нем настолько плохи?

– Предлагаю немного срезать, – объявил Науэль и резко свернул влево.

С крутой обочины мы почти скатились в темноту, и я проглотила взвизг, вцепившись в сиденье. Колеса сминали разбухшую от влаги траву.

– Мы застрянем тут намертво, – пессимистично предрекла я.

– Мне не привыкать разрабатывать дорожку там, где никто раньше не ездил, – усмехнулся Науэль.

– Рада, что при всей серьезности ситуации ты еще способен пошло шутить, – съёрничала я.

– Рад, что при всем твоем занудстве ты еще способна уловить пошлый подтекст, – фыркнул Науэль.

За стеклом покачивалась трава. Колеса машины погрузились в воду. Не знаю, как Науэлю вообще удавалось ориентироваться – темнота стояла кромешная. Тем не менее спустя двадцать минут тяжелого движения сквозь мрак и неизвестность мы достигли дороги. По ней мы двигались недолго, а потом свернули, игнорируя оранжевые столбики, извещающие, что проезд запрещен.

– Мост чинится, – сказала я.

– И что с того? – Науэль вышел из машины, убрал загородку, проехал. Снова вышел и аккуратно поставил загородку на место.

У меня не было сил возражать ему, да и вряд ли Науэль намеревался угробить нас обоих. Проблемные участки он объезжал уверенно, и я догадалась, что он бывал здесь ранее.

– Экстремальные гонки, – объяснил он. – Кое-каким моим приятелям было нечем заняться однажды вечером. И мне, так получилось, тоже.

Я только кивнула. Мост дугой вздымался в небо. Машина двигалась аккуратно, неспешно. Я все время выпадала в туманный промежуток между сном и явью, но мое сознание полностью прояснилось сразу, как мы остановились. Науэль открыл дверь, и на меня налетел поток холодного ветра.

– Выйдем на минуту.

Я выбралась в ночь, под ветер до того леденящий, что дух захватило. Науэль подошел к бортику моста.

– Смотри.

Тьма разлилась чернильным океаном, в котором золотистые огоньки города мерцали, как погребенные на дне сокровища. В отдалении проплывали полоски света, прочерченные фарами машин. В темноте кожа и волосы Науэля ярко белели. Странно, но, несмотря на все пережитое за день, от его высокой фигуры исходили сосредоточенность и спокойствие.

– Люблю огни, – сказал Науэль, и я приблизилась к нему на шаг. Ветер так и рвал мои волосы, то отбрасывал их назад, то швырял на лицо. Они били, как проволока, но причиняемый ими дискомфорт помогал сосредоточиться на реальной обстановке, отвлекшись от мрачных картин неопределенного будущего.

Не обращая внимания на холод, мы постояли минут пять, наслаждаясь видом. Мне было сложно угадать чувства Науэля, которые он держал за семью замками, меня же наполняла грусть. Сегодня я пережила шок, но значительнее его было удивление. В некоторые дни унылые отношения с Янвеке казались мне бесконечными, как пожизненное заключение. В другие я утешала себя, представляя, как однажды это закончится. Но то, что финал окажется таким, мне и в голову не могло прийти. Его внезапная самоотверженность потрясла меня. Он умер, спасая меня, ради меня? Я так привыкла считать его своим врагом, что язык не поворачивался дать утвердительный ответ на этот вопрос. Все же я ощущала нечто, похожее на прощение, словно своим поступком Янвеке искупил если не всю свою вину, то хотя бы ее часть. Это чувство было пронзительным и горьким…

– Мог бы мне посочувствовать. Я же стала вдовой сегодня, – упрекнула я Науэля, зажигая сигарету.

– Я искренне тебе сочувствую, ведь возможность потанцевать на его могиле тебе вряд ли представится, – фыркнул Науэль, и я обиделась.

– Это так безобразно цинично, Науэль.

– И? Да даже если бы его размазали от черных улиц до белых, у меня не нашлось бы для него сострадания. Пусть звучит цинично, но это правда. Мне не перед кем выделываться. Тебе, кстати, тоже.

– Он спас меня.

– Он травил тебя годами. Внушал тебе, что ты ничтожество. Пытался запереть в своем доме. Бил. Сейчас он мертв, и все мгновенно прощено. Я знаю, о чем ты думаешь. Что по-своему он продолжал любить тебя. Даже если и так, то что? Любил и любил. Как дождь идет и идет. Как кобыла срёт и срёт. Это светлое чувство мешало ему вести себя по-скотски? Нет. Над привязанностью некоторых людей не стоит задумываться. Можешь порадоваться, что он успел оправдаться в последний момент – меньше ненависти к нему, меньше причин о нем вспоминать. Но искренне по нему печалиться?..

Я не знала, что мне сказать на это. В чем-то Науэль был прав… в то же время, мне хотелось щелкнуть его по носу. Но моя скорбь вдруг растворилась, как мираж в пустыне.

Науэль по привычке дернул себя за мочку уха.

– Как непривычно без серег.

Мы вернулись в машину, кажущуюся душной после свежести ночи. Я снова умирала по сигарете, однако терпела, опасаясь недовольства Науэля. Во мне еще не погасло вызванное его словами раздражение, но, каким бы бесчувственным циником он ни являлся, Науэль был моим настоящим и моим будущим. Все переменилось для нас. А между нами что-нибудь переменится? Сколько раз я мечтала, что наши отношения вырвутся из узких границ ночи с пятницы на субботу, а теперь уже воскресенье близится. Я думала, я буду вне себя от радости, шагнув с Науэлем в другой день, но не была в силу всей сопутствующей ситуации. Сказки о любви заканчивались тем, что герои жили долго и счастливо и умирали в один день. Сегодня перспектива умереть в один день казалась весьма реальной. К сожалению, минуя часть «жили долго и счастливо»…

– Поспи, если сможешь, – посоветовал Науэль, и я закрыла глаза.

Мягкая темнота под веками… По мере того, как я становилась все более сонной, мои страхи успокаивались, ослабевали. Пусть сейчас темно… но ведь когда-то было еще темнее …

***

Месяц прошел, а я все слоняюсь по улицам, не способная занять себя чем-то еще. День или ночь – для меня всегда кромешный мрак. Где угодно, как угодно; дождь, снег или кирпичи будут падать с небес, только не возвращайте меня в этот дом. Я проломлю Янвеке голову и плюну в его растекающиеся мозги – если смогу попасть в это жалкое пятнышко. Мне кажется, я оставляю за собой шлейф уныния. Как его не замечают прохожие? Ночь с пятницы на субботу; время близится к полуночи, если верить тусклым цифрам на грязном табло, висящем над светофором.

Кто-то произносит: «Привет». И затем: «Далеко идешь?» Типичные слова уличного приставалы, но голос лишен игривости, бесцветный. Я бросаю взгляд на говорящего – без всякого интереса, лишь оценивая степень назойливости/нахальности/опасности. И останавливаюсь, не способная отвести взгляд. Он не похож на тех, кто окликал меня прежде. Быть может, он еще хуже, но зато другой. Его волосы светлые с розовым оттенком, глаза слегка подкрашены, губы покрыты бесцветным блеском. Ветер холоден, как смерть, и я знаю, что мои щеки и нос покраснели, но его красивое лицо бело, как лист бумаги.