Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

Вернувшись, я сказала:

– Не знала, что ты умеешь готовить.

– Если бы ты только знала, что еще я о себе не рассказываю, – фыркнул Науэль, сбрасывая в высокую сковородку порезанные стручки фасоли. – Не очень-то и умею. Так, делаю вид.

– Вот уж чего не ожидала от тебя…

– Мы иногда готовили, с Эрве, – начал Науэль и сразу замолчал.

Расставленные по кухне свечи источали желтый свет, в котором Науэль выглядел нездорово-бледным, а круги под его глазами стали особенно заметны.

– Ты спал хоть чуть-чуть? – спросила я.

– Немного.

– Как чувствуешь себя?

Взгляд Науэля был полон неоправданной настороженности.

– Мне хорошо.

А по виду не скажешь. Похож на ракового больного.

Сидя на краю жесткого стула, я не сводила глаз с Науэля и уговаривала себя на него не набрасываться. Он был замкнут, собран и спокоен, а мне хотелось разговорить его, заставить выплеснуть те чувства, что сейчас в нем кипели – я была уверена в этом, как и в том, что чем холоднее он снаружи, тем раскаленнее внутри. Так когда же начнет плавиться? Он осознавал смерть своего друга постепенно, с нарастающей остротой, но наружу являл одну злость. Пытался предстать бесчувственным, как кукла, которую изображал на одной из фотосессий, с кожей, загримированной до глянцевого, пластмассового блеска, и распоротой грудью, обнажающей пустоту внутри. Зачем он сдавливал себя так, что едва дышал?

Я понимала, что мое желание эгоистично. Я стремилась убедиться, что Науэль такой, каким я его представляю, способен на глубокую привязанность, и, значит, у меня есть крошечный шанс однажды получить от него хоть чуточку любви. Шанс… до чего же приятное слово, уместное даже в ситуации, где поражение очевидно, но отрицающее неизбежность проигрыша. Достаточно сказать себе: «У меня есть шанс» – и уже можешь немного успокоиться.

Если только Науэль действительно способен чувствовать хоть что-то, к кому-то.

Явился пробудившийся Фейерверк и не узнал собственную кухню.

– Старею, – сухо прокомментировал Науэль. – Беспорядок начал меня раздражать, – он потер веки. Его глаза слезились. – Меня достали эти линзы. Цветные хуже пропускают кислород, и после длительного ношения в глаза как песку насыпали. Придется купить обычные.

– Разве у тебя плохое зрение? – спросила я.

Науэль посмотрел на меня с удивлением.

– Нет, я таскаю эти штуки в глазах просто так.

– Я думала, для красоты. И долго это у тебя?

– С детства. Наследственное. Паршивые отцовские гены. Нет, я не могу это терпеть. Лучше поброжу в тумане, – Науэль извлек линзы, бросил их в стакан с водой и поморгал.

Отец… Было странно осознать, что у Науэля есть родители. Или были. От него исходило такое одиночество, словно он всегда был один, с первых дней жизни. Я проводила Науэля взглядом. Он вышел и пропал, так что еда, которую я разложила по тарелкам, успела остыть. Когда он вернулся, помахивая бутылками вина, до этого прохлаждавшимися в машине, я сразу поняла, что он чем-то закинулся: его до того апатичный, усталый взгляд теперь наполнился блеском. Я заметила в его движениях неуверенность человека, ориентировка которого в пространстве затруднена, но это скорее было вызвано близорукостью.

– Считаю, что нам всем следует немного взболтаться. Фейерверк, ты не исключение.

Вряд ли Фейерверк заметил измененное состояние Науэля, сам балансируя на грани. Из того темного угла, где он сидел, мерцали его поразительные зеленые глаза.

– Штопор есть?

– Чтоб у меня, да не было, – промурлыкал Фейерверк и зарылся в ящиках стола.

Губы Науэля дрогнули.

– Что скажешь? – он посмотрел на меня.

– Это не опасно для нас? Разве мы не должны сохранять бдительность?

– Сомневаюсь, что в данный момент они так уж озабочены поиском нас.

– Откуда такое убеждение?

Науэль усмехнулся уголком рта.

– Меня всегда недооценивали.

Фейерверк отметил, как ловко Науэль вывинтил пробку.

– Годы ежедневных тренировок, – ухмыльнулся Науэль.

– Чего ты наглотался? – продолжила я доставать его. – Ты не можешь предсказать, как это срезонирует с алкоголем.

– Я знаю, как это срезонирует. Наипрекраснейшим образом. Я все проверил опытным путем.

Но мне все равно было страшно за него, когда он сделал глоток из надтреснутой чашки.

– Хватит, – с внезапной злостью отмахнулся Науэль от моего неотступного взгляда. – Дай мне возможность отвлечься.

Он налил мне вина в мутноватый, единственный в этом доме, бокал, плеснул красной жидкости в кружку Фейерверка, и мы расселись вокруг колченогого стола. Глаза Фейерверка излучали теплое неоновое сияние, глаза Науэля окружала мрачная синева. Свет падал так, что их носы как будто удлинились, отбрасывая тени. Я задумалась, выгляжу ли я столь же странно, и попробовала рагу, приготовленное Науэлем. Оно не являло собой кулинарного шедевра, но оказалось довольно вкусным, тем более что я была голодна.

– Пока мы уже не спим и еще не пьяны, минуту поговорим о деле, Фейерверк, – Науэль отхлебнул вино большим глотком, как воду.

– Каком деле? – Фейерверк понюхал вино с очевидным удовольствием.

– Светлячках.

Фейерверк уронил с вилки кусочек картошки. Лицо у него стало длинное-длинное.

– Я больше этим не занимаюсь, Эль. Достаточно с меня.

– Разве? – во взгляде Науэля бестолковое веселье мешалось с цепким вниманием. – Я сомневаюсь, что ты смог отказаться. Бум, пам – как можно жить без этого.

Глаза Фейерверка стали большими и отчаянными, как у дикого кота.

– Я чувствую запах химии, Фейерверк. Устраиваешь вечеринки для себя одного? Лес такой сумрачный. Так и тянет озарить.

– Я должен прекратить, – сказал Фейерверк несчастным голосом. – Но люди, у которых в голове темно, любят яркие огни.

– Да уж, – согласился Науэль и подлил себе вина.

Фейерверк мягко, почти ласкающе коснулся меня взглядом.

– Можешь говорить, ты ее не шокируешь, – разрешил Науэль. Он добавил в вино два кубика сахара и перемешал. – Она прошла мою спецподготовку.

– Моя страсть, – объяснил Фейерверк оправдывающимся тоном и поднял взгляд вверх, как будто обращался к кому-то подвешенному под потолком. – И она меня погубит. Однажды в школе, на лабораторной работе по химии, учитель смешал восстановленное железо, перманганат калия и древесный уголь. Когда смесь взорвалась огненными брызгами, я не мог отвести взгляд.

Науэль усмехнулся и пояснил мне:

– А позже он сам работал учителем химии в школе, откуда был уволен за демонстрацию опасных опытов.

– Да каких опасных…

– Ты упоминал, они сказали «взрывчатые вещества».

– Какие взрывчатые. Просто маленькие фейерверки.

Науэль рассмеялся. Смех не слишком естественный. Проникая в его кровь и смешиваясь с химическими веществами, растворенными в ней ранее, алкоголь оказывал усиленный и измененный эффект. Я рассматривала Науэля с настороженным интересом. Прежде я частенько видела его с бутылкой (собственно, почти всегда), но даже в наши славные попойки прошлых дней мне не доводилось наблюдать его по-настоящему пьяным.