Михаил Парфенов - Истории Ворона [сборник litres]

– Грузим, – бесстрастно откликнулся второй похожий голос.

Позади стояли двое темноликих людей: теперь, вблизи, было ясно видно, что их зернистые лица явно отлиты из какого-то темного металла. Впрочем, их рты двигались, а руки, приподнявшие Елагина за плечи, были очень горячими, просто обжигающими.

– Стойте! – орал Елагин, пока его тащили к загрузочному жерлу печи. – Вы не имеете права! Я государственный инспектор! Приехал сюда с проверкой! Меня будут искать! Это уголовное преступление! Позовите сюда вашего директора!

Двое с железными лицами молча переглянулись и потащили Елагина куда-то в другую сторону. Его ноги волочились по скрипучим решеткам настила, потом по металлическим ступеням. Одна нога болела, едва сгибалась в колене, была явно вывихнута или сломана. Не убежать.

Перед тем как швырнуть в какую-то каморку, его обыскали.

– Ингалятор оставьте, – сказал Елагин. – И удостоверение.

Последнее у него, впрочем, забрали. Почти на полчаса его оставили запертым в душной тьме. Наверху что-то надсадно гудело, пол дрожал от работы гигантских заводских механизмов вокруг. На некоторое время Елагин впал в мутное полузабытье; чувство реальности сдалось окончательно.

– …может, его все-таки на переплавку?

Елагин открыл глаза. В дверном проеме на фоне синевато мерцающих паров стоял директор, еще какие-то виденные днем работники заводской администрации и железноликие люди.

– Не спешите, – ответил директор. – Вот скажите-ка, вы видели когда-нибудь чиновника, готового рисковать жизнью ради народа? Работающего ради идеи? Небывальщина, верно? А ведь он перед вами. Если пустим на переплавку, только испортим первоклассное изделие. Да, он не нашей породы, но дело свое делает на совесть. Вон, даже ночью сюда пошел. Редкая птица в своей среде.

– Он слишком много видел.

– Да кто ему поверит? – резонно возразил директор.

– Что здесь происходит? – с трудом спросил Елагин.

– Переплавка бракованных изделий. Тунеядцев, алкоголиков, бездельников и прочих. Всех, кто не желает работать на совесть, несмотря на то, что вполне способен. Изгоняем все дурное, слабое, порченое, переплавляем личность. Нашему заводу нужно много хороших рабочих. Очень много. Объем производства растет.

– Не проще ли поднять подчиненным зарплату? – прохрипел Елагин. – На достойный заработок к вам со всей области побегут…

– Люди слабы, быстро изнашиваются на производстве. А нам нужны очень крепкие работники.

Елагин только сейчас осознал, какие именно детали в облике директора его сознание прежде отсеивало как незначительные, как шлак, но на самом деле именно они были важнее всего. Советский орден Трудового Красного Знамени на пиджаке – при первом визите на завод Елагину подумалось, что это просто забавная причуда директора или, возможно, семейная реликвия… Странная застывшая мимика. И наконец, голос.

– Продвижение по службе, да? – пробормотал Елагин.

Директор его понял. Развел руками:

– Этот завод для меня как живое существо. Он хочет жить, хочет процветать. Как в лучшие свои времена. Он доверяет мне, знает, что я не предам, не брошу, как все те, кто бежал отсюда после развала Союза…

– Посмотрите, что вокруг вашего завода делается, – огрызнулся Елагин.

– Горная промышленность по своей сути хищник, завоеватель. Что-то приходится приносить ей в жертву.

Елагин помолчал.

– В вашем случае жертва тоже неизбежна, – продолжил директор. – Либо вы пожертвуете своими принципами, либо пожертвуете не то чтобы жизнью… скорее, личностью.

– Я вас не понимаю.

– Либо вы навсегда забудете то, что видели здесь, либо вас придется пустить на переплавку.

Елагин снова замолчал. За пределами этого завода, этого полумертвого города, долины с убитой природой, выжженных кислотными дождями черных гор есть прекрасные места, есть пока еще нетронутые леса… Как же ему сейчас хотелось там оказаться!

– Считайте, что я даю вам взятку, – сказал директор. – Ваша взятка – ваша личность в ее нынешнем виде. Ваше «я», ваша память, ваши мечты и стремления. Разумеется, как и о любой взятке, о ней стоит молчать.

Елагин, помедлив, кивнул.

Что ж, и для него нашлась такая взятка, от которой он не мог отказаться.

Первый рабочий пропал в сентябре 1832 года. Вышел из кузни и не вернулся.

Спустя месяц исчезли еще двое.

«Паника… Паника хуже холодной печи в разгар смены».

Под каблуками Джеймса Несмита, владельца небольшого литейного завода на окраине промышленной зоны, хрустели головешки и шлак; желтые отвороты высоких сапог приобрели грязный оттенок. Пламя озаряло заводы конкурентов. Под ритмичный стук молотов Несмит шел сквозь цеха, мимо пудлинговых и сталеплавильных печей. Вглядывался в красные лики пламени и ярко-белые гримасы металла. Налет черного дыма был вездесущ – покрывал землю, строения, оборудование, людей. Оттого центральные графства и прозвали Черной страной. Промышленная революция словно вскрыла вены самой земли, вывернула их наизнанку.

Печь номер два не работала – из каменной груди вынули огненную душу.

Несмит остановился у прокатного стана.

– …целая бригада фьють, – говорил кто-то из его людей. – Были – и нет, только пузыри.

– Какие пузыри? Откуда? – спросил другой литейщик.

– Из задницы дьявола.

– В августе? – сказал третий, вытирая руки о робу. – В августе фьють?

– Ну. За неделю или две до Горацио.

Несмит что-то слышал об исчезновении шахтеров, но благополучно забыл – хватало хлопот с собственным производством. Да и чего удивляться: работа в штольнях, взрывная отбойка – завалило, вот и все пузыри. А вот Горацио… Горацио был человеком, которому Несмит платил жалованье. Именно кузнец исчез первым.

Из печи текло железо, болезненно-белое для незащищенных глаз; прокатный стан и тяжелый молот скручивали его в полосы. Ловкость машин внушала немое уважение. Уважение и лазейки для улучшения, которые всегда видел Несмит.

Рабочий у молота заметил Несмита.

– Сэр! Бэрри и Дилан… Вы уже слышали?

– Да! – перекрикивая лязг, ответил Несмит.

«Производство – это не только печи, молоты и станы. Это – люди… Куда же они делись?»

Он ощутил жгучую потребность раскусить эту тайну. Перейти по ней с одного берега на другой, как по чугунному мосту через реку Северн.

Вечер был мягким и горячим, будто крица железа, а движения Несмита – упрямыми и методичными, словно наклонный кузнечный молот, наносящий удары с одной и той же силой. Инженер искал Купера.

– Сэр, – просипели слева.

Несмит неуклюже развернулся.

– Купер? Что случилось? Помимо…

Кузнец, начальник смены, то ли кивнул, то ли опустил взгляд.