Виталий Конеев - Гнев Бога

– Так ты признаёшь его за пророка?

– Нет. Но он брат наш.

– А что скажут саддукеи?

– Отдать! Отдать на распятие!

В зал осторожно вошёл начальник храмовой стражи и, испросив разрешения у Анны, сказал синедреону:

– Манасия, сын Александра хочет обратиться к вам.

При имени главы секариев людей охватил страх, а едва Манасия появился в зале со смиренным видом, как все опустили взоры вниз, стараясь быть малозаметными. Секарий исподлобья оглядел членов синедриона и негромко буркнул:

– Нет на нём греха…– и вышел вон.

Спустя час, Иоанн глубоко погружённый в свои мысли, выехал на осле из ворот Иерусалима, держа направление в сторону Иордана. Там, за святой рекою в земле Колена Гадова он должен был по решению синедриона жить, не покидая места.

А спустя два дня, горожане увидели с крепостных стен римский легион, что быстро двигался в клубах пыли к городу. Люди разбежались по домам и затихли.

Легион вошёл в крепость Антония, куда вскоре был приглашён первосвященник Анна с мешками золота.

В дни Пасхи и опресноков иудеи ели свои горькие лепёшки пополам со слезами.

Иешуа все эти дни провёл в доме отца Лазаря Илии. Илия был купцом и очаровал юношу своими рассказами о дальних странах на Востоке, куда он вновь после праздника Пасхи и опресноков должен был направиться в караване с другими купцами. Пылкое воображение юноши разгорелось картинами сказочного мира. И Иешуа попросил Илию взять его с собой, и немедленно получил согласие.

Итак, обретя новую семью, в которой его любили, Иешуа редко вспоминал Марию и Иосифа. Он на долгие годы покинул Палестину.

Дети всегда неблагодарны к тем, кто относится к ним равнодушно, а если они благодарны, то это лицемерная благодарность.

Глава пятнадцатая

РИМ

На следующий день после избрания Цезаря Правительство в полном составе собралось ранним утром в Храме Юпитера и затихло в ожидании Тиберия, его многолюдной охраны, которая сопровождала в прошлый день полководца с обнажёнными мечами, готовая в любой момент наброситься на сенаторов и изрубить их в куски. Все сидели в трепетном, напряжённом ожидании, не глядя друг на друга, готовые немедленно вскочить при звуке грохота шагов преторианцев.

Но вот осторожно, стараясь не шуметь, в зал вошёл Цезарь. Он сел за боковой столик. И так как Цезаря никто не замечал, он вынул из-под мышки свитки документов и углубился в их чтение. Он словно бы в рассеянности откинул на груди тогу, под которой была кожа, не прикрытая панцирем. Наконец сенаторы увидели Цезаря – без охраны, одного – который сидел в скромной, рабочей позе просматривая свитки и делая них ногтём отметки.

При виде грозного Тиберия, сидевшего в позе смиренного мелкого чиновника, в углу – сенаторы опешили. А когда полководец поднял голову и тихо сказал мягким голосом: «Отцы-сенаторы, позвольте мне присутствовать на вашем заседании».– Люди в умилении вскочили с мест и разразились рукоплесканиями и криками приветствия. Некий консуляр бросился в ноги Цезарю, ловя край его тоги для поцелуя, но тот с гневной гримасой на лице закрылся рукой и так отпрянул назад, что упал на спину. Вскочил на ноги и слыша вокруг слова «Государь! Государь!» он жестами попросил замолчать всех и, с укором обведя сенаторов взглядом, воскликнул:

– Вы меня оскорбляете таким поведением! Я ваш ученик. Пришёл слушать, а не приказывать и не управлять вами!

Это необычное самоуничижение грозного полководца вызвало ещё больший прилив умиления в душах перепуганных людей, любовь и обожание.

А когда Цезарь в конце рабочего дня начал покашливать и кутаться в тогу, говоря, что он от переутомления чувствовал приближение смерти, умоляя не вставать с ложа до полного выздоровления. Он же, с трудом ворочая языком, обращался к Геманику, который должен был отправиться на север и возглавить легионы, стоявшие в Галлии и Германии:

– Сын, возможно, я не доживу до дня твоего возвращения в Рим, поэтому обьявляю тебе свою волю: ты будешь моим наследником. А сейчас, как соправитель, улаживай дела в Германии с уверенностью, что вскоре ты станешь Цезарем.

От внимательного взгляда Тиберия не укрылось чувство удовлетворения, что скользнуло по лицу Германика, и Тиберий ещё более слабым голосом добавил:

– Видят боги, сын, что едва ты вернёшься из провинции со своими легионами, то я, если останусь в живых возложу на тебя венец Цезаря, а сам уйду на покой. Куда мне старику тягаться с молодыми.

Тиберий после этих слов, словно отнявших у него последние силы, рухнул на ложе и умиротворённо вздохнул. Германик преклонил колено перед отцом. Сенаторы стояли в почтительных позах и с умилением смотрели на Цезаря, а кое-кто. Видя его слабость, радовался, что Тиберий вскоре мог умереть.

– Отец, – сказал Германик, – я хочу просить тебя об одном благоволении.

– Говори. Ты мой соправитель, но помни: я ничего не решаю без отцов-сенаторов.

– Цезарь, перед тем, как отправиться в Германию, я хотел бы испросить разрешение о встрече с Понтием Пилатом…

Тиберий замер в ужасе от того, что имя военного трибуна не забыто. И теперь, вспомнив о нём, сенаторы могли допросить его.

Он устало сказал:

– Ты говоришь, Германик, о том трибуне, который вывел из Тевтобургского леса остатки разбитых легионов?

– Да, Цезарь.

– Ну, что ж. Если бы он не был преступником, то я просил бы тебя: забрать его с собой. Он был бы полезен тебе и словом и делом.

– Отец, прости его.

– Нет-нет, Германик, всё зависит от воли отцов-сенаторов.

Сенаторы единогласно простили Понтия Пилата, зная, кто ему приказал убить Постума, и вскоре покинули Цезаря.

Когда Тиберий остался один, он с лицом полным бешеной злобы вскочил на ноги и, кусая кулаки, начал быстро ходить по комнате, в ярости крича:

– Как заткнуть рот Понтию Пилату! Ведь он всё расскажет Германику. А тот…да я же видел по его лицу…готов растерзать меня! Он обязательно бросит северные легионы на Рим! О, горе мне. Я держу волка за уши. У меня нет ни одного верного мне легиона.

Вдруг он увидел перед собой Ливию и радостно вскрикнул, умоляюще простёр к ней руки.

– Ливия, спаси меня!

И бросился перед ней на колени. Она жестом попросила подняться его и, с презрением оглядывая огромное дрожащее тело сына, властно заговорила:

– Нужно немедленно убить Понтия Пилата.

– Но кого послать на убийство?

– Не перебивай меня, глупец!

Этот окрик неприятно резанул душу Цезаря. Он опустил голову и шумно засопел. Мать же, не обращая внимания на обиженный вид сына, продолжала говорить сильно и громко:

– Я привела с собой Гнея Пизона, сына сенатора.

– Ну а мне какое дело до него?– вскинулся раздражённо Тиберий.