Виталий Конеев - Гнев Бога

Мария из Магдалы шла за Иудой, ничего не видя вокруг себя, кроме юноши, с которого она не спускала зачарованного взгляда, и время от времени трогала его рукой.

Когда люди понемногу отстали от Иешуа, она обратилась к нему, не отрывая взгляд от юного трибуна:

– Раввуни, могу ли я идти за тобой?

– Иди.

Мария, любуясь Иудой и улыбаясь ему нежно и кротко, сказала с чувством восхищения только к Иуде:

– Раввуни, а ты не обижаешься на меня?

– Нет, Мария.

Взволнованный трибун претория не замечал Марию. Он провёл учителя в пиршественный зал, где их ждали Германик и его друзья. Полководец указал Иешуа на ложе против себя, и когда тот возлёг, спросил:

– Кто ты?

– Я Иешуа. Родился в Галлилее, в городе Назарете на земле Ирода Антипатра.

Германик поморщился и повернулся к Иуде.

– Когда я отправлюсь в Египет, напомни мне, чтобы я случайно не прошёл через земли этого тетрарха. Я не хочу его видеть. – И он снова обратился к Иешуа: – Ведь ты хотел спасти блудницу?

– Да, Цезарь.

– Она была твоей женщиной? И ты ей был чем-то обязан?

– Нет.

– Твой поступок меня удивил. Ты против закона иудеев? Что тебя заставило так поступить?

– Если бы я этого не сделал, то я бы не посмел учить людей.

– А чему ты учил?

– Добру.

Германик в изумлении вскрикнул:

– Да разве добру надо учить? И разве ты богатый, чтобы творить добро?

– Я учу, Цезарь, и вижу в этом смысл жизни для себя.

Германик несколько секунд с досадой и раздражением в душе рассматривал Иешуа, потом вскочил с ложа и прошёл по залу, остановился против учителя и сильным жестом простёр к нему руку, в полной тишине заговорил:

– Несчастный ты человек! Да не безумен ли ты, если решил делать добро, не обладая богатством и властью могучего вельможи?

– Я сказал, – ответил Иешуа и, неторопливо сделав винную смесь, взял со стола чашу, отпил глоток.

Германику понравилась уверенная манера поведения учителя, и он, уже досадуя на свою несдержанность, вернулся на ложе.

– Хорошо. Давай рассудим. По-моему, только независимый вельможа, не скованный властью какого-либо господина может учить и делать людям добро: милуя, прощая, одаряя подарками. Может быть честен и прямодушен. А ты, Иешуа, нищий человек. Чем ты можешь одарить людей? И в чём заключается твоё добро?

– Я хочу научить людей быть милосердными, чтобы они разучились делать зло друг другу.

– Тогда, Иешуа, готовься к смерти. Ведь рядом с добром, милосердием идёт и правда. Ты должен призывать людей быть честными, а в мире царствует ложь. Честных людей не любят, но с удовольствием пользуются их простотой.

–Да, Цезарь, но люди не знают, что выгодно быть честными, добрыми, милосердными. А если они поймут всю выгоду, то мир станет цветущим раем.

Гней Пизон с громким презрительным фырканьем сорвал со своего потного лба огромный венок и бросил его в сторону Иешуа.

– Вот тебе семя для будущего сада!

Друзья Пизона, смеясь, ударили в ладоши, громко заговорили:

– Зачем Германик пригласил этого нищего? Не для того ли, чтобы посмеяться над нами и низвести нас до уровня черни?

На своём ложе поднялся и сел Гней Пизон и, тяжело отдуваясь от обильных возлияний, трубным голосом зарычал, с ненавистью сверля глазами хрупкого философа:

– Ты говоришь: добро есть выгода, а зло, по-твоему, не имеет цены?

– Нет, не имеет.

– А если зло становится добром?

Иешуа опустил голову. На этот вопрос он ничего не мог ответить. А Пизон, оглушительно смеясь, торжествующе поглядывая вокруг себя, продолжал кричать:

– Зло есть добро!!!

В этот момент Иешуа вскинул голову и быстро сказал:

– Только для тех, кто творит зло.

Иешуа, говоря так, не имел в виду Пизона, но все в зале расценили слова философа, как намёк на злой характер наместника Сирии. Тот поперхнулся вином и со свистом начал втягивать воздух в лёгкие, безумными, налитыми кровью глазами поедая учителя. В зале установилась тишина. И в этой тишине дыхание Пизона было похоже на предсмертный хрип. Когда наместник, наконец, пришёл в себя, то ударом ноги отшвырнул от себя стол и крикнул Германику:

– Если ты не заставишь его немедленно уйти прочь, то я уйду первым!

Германик на короткое время заколебался, не зная, что выбрать: прогнать ли Пизона и тем усилить его вражду к нему или отпустить этого умного философа и тем внушить всем, что он – Германик – из страха перед наместником Сирии потворствует его капризам. С глубкой иронией он обратился к Иешуа:

– Твои мысли хороши, но зло всегда будет привлекать людей тем, что оно даёт людям спокойную жизнь, а добро – это вечное беспокойство, страдание и скорая смерть.

Иешуа встал с ложа, поклонился Германику и сказал:

– Однако ты, Цезарь, выбрал добро.

И в полной тишине покинул зал. Иуда последовал за ним и проводил его до иудейского квартала.

– Учитель, меня интересует один вопрос…

– Говори.

– Почему ты решил исповедовать добро? Что тебя заставило?

Иешуа остановил осла и повернулся к Иуде, обратив к нему своё печальное лицо.

– Я отвечу тебе, Иуда, но вначале скажи и ты: любили тебя отец – мать?

– Да, и я всякий раз, когда вспоминаю о них, то не могу сдержать слёзы. И может быть, поэтому я всей душой стремлюсь туда, где мне было так хорошо в детстве.

– А я, Иуда, не стремлюсь в свой родной Назарет

– Ты не был любим?

Иешуа вяло качнул отрицательно головой. По его лицу заструились слёзы.

– В детстве я часто думал: ну, чем я прогневил Бога, что он наполнил мою душу страданием и обрёк меня на ежедневные муки. О, если бы ты знал, какая это пытка видеть, что твоя мать, такая хорошая, безумно любит твоих братьев и не замечает тебя…– и он, задыхаясь, замолчал.

– Учитель, так ты не ответил на мой вопрос.

– Да вот мой ответ: страдая в детстве, я рано стал понимать боль других людей и жалеть их.

Иуда крепко обнял философа. По лицу трибуна тоже скользили слёзы.

– Скажи мне, учитель, где мне искать тебя?

Иешуа встрепенулся душой и быстро ответил:

– Скоро я направлюсь в Галлилею. Буду ходить в Капернауме, в Вифсайде. Спросишь у людей, а я буду ждать тебя.

Иуда отрицательно качнул головой.

– Нет – нет. Моя дорога уже никогда не пройдёт через твою дорогу.

Иешуа, отъезжая, обернулся и весело крикнул:

– Я буду ждать тебя изо дня в день! И ты придёшь!

Иуда пожал плечами. Ему хотелось пойти за этим человеком. Он – трибун – в эту минуту ощутил в душе потерю. И, глубоко вздыхая, вернулся назад, во дворец Германика.

Спустя несколько дней, Германик с длинным обозом выступил из Антиохии в направлении Египта с целью осмотреть загадочную страну. По пути он остановился в Иерусалиме и вошёл в Храмовый комплекс, в нижний его двор, который назывался «Двором язычников» и был центром мировой торговли, и полный любопытства, начал подниматься по крутым ступеням вверх. Во второй двор. Но левиты, хоть и дрожали от страха за возможный гнев Цезаря, закрыли перед ним высокие ворота. Здесь Германик увидел на столбах надписи на греческом, латинском и аромейском языках, которые запрещали язычникам проходить вверх, к Храму, который находился далеко на вершине пирамиды. Во всех дворах наступила тишина. Все ждали поступок Германика. Он же, прочтя надпись, вспыхнул лицом и обескураженный, протянул овна ближнему иудею.