Руслан Передельский - Чугунные облака

Ручьи крови начинают течь быстрее. Словно тонкая паутина, капли охватывают всё тело несчастного. Они находятся в непрерывном движении, поглощая струями словно тонкими нитками бледную кожу.

Создавалось впечатление, будто они медленно твердеют. Кровь засыхала, превращаясь в темно-красный блестящий камень. Она образовывала на бледной коже глубокие ямы, словно железные цепи окутывали тело всё сильнее и сильнее. Казалось, вот-вот и струи крови разрежут тело на множество маленьких частей. Ужасное зрелище.

Несчастный распахнул глаза, первым делом непонимающим взглядом посмотрев на толпу, после чего наклонив голову взглянул на тело.

Тяжелые глубокие вдохи стали чаще. Его грудь то надувалась, то сдувалась как праздничный воздушный шар. С голубых чистых глаз рекой полились мужские слёзы отчаяния.

Толпа продолжала бесчувственно наблюдать за кровью, живущей своей жизнью.

Дикий громкий визг. Тонкий визг, заставлявший уши чувствовать себя как от ультразвука, которым секретное подразделение армии убивает врагов.

Визг напуганной свиньи. Это точно свинья, я узнаю эти звуки в любом случае. Узнаю, потому что испытываю дикую неприязнь к этому животному. Необъяснимая детская фобия, от которой мне не удаётся избавится на протяжении многих лет.

Да, ещё один страх, хранящийся внутри себя. Маленькие грязные безобидные существа, кажущиеся мне самыми чудовищными созданиями планеты.

Гребаная свинья продолжает орать.

Я продираю глаза, судорожно осматривая комнату. Белые стены залили ярко-жёлтые лучи восходящего солнца.

Свет, доносившийся из окна на целую минуту ослепил глаза, в непроглядной тьме которых танцевали тысячи огней после взгляда на солнце.

Прямо с омерзительным криком свиньи наступило утро. Новый день. Я надеюсь, он обойдётся без неприятных сюрпризов как прошлый.

Жирный желток медленно расплывался по моей тарелке, образовывая ярко-жёлтое море, посреди которого словно огромные круизные лайнеры плавали огрызки моего недоеденного хлеба. Порезанный белок напоминал острова. Жидкий кусочек справа – вылитая Новой Каледонией, а куски поменьше чуть правее – Борнео с едва заметной Суматрой.

Голова раскалывалась. Я чувствовал мерзкий звон в ушах, будто тот звук до сих пор громко звучал.

Странный сон. Будто я побывал в параллельной реальности, где вместо света небо горит пугающим оранжевым, а люди носят белые платки на головах.

Скорее всего, мои родители пережили не самую приятную ночку, как и я. Я даже представлял, насколько неприятную: каждый по очереди просыпался в собственном поту, вспоминая жуткое известие о убийстве. Идя вниз и скрипя дверью он будил другого родителя, в свою очередь продолжающего лежать с раскрытыми глазами и ждать пока первый родитель прийдёт с кухни издавая из своего рта аромат жирной салями. Дождавшись пока первый родитель заснёт на медленно высохшей простыне, второй родитель также идёт на кухню изучать внутренности холодильника. И так множество раз. НЕСКОНЧАЕМЫЙ ЦИКЛ. Я понял это по синим мешкам на глазах, добавляющим моим родителям усталого вида, и по гундосому тихому голосу, тон которого не смог задать даже кофе.

Интернет разрывался, окрасив свои просторы в траурный чёрный. Хэштеги «#молимсязаДавида» и «#чтослучилосьсАдрианой?» вышли в местные тренды Твиттера. Все постили одну единственную фотку Давида, доступную обществу: маленький клочок школьного альбома за девятый класс, посреди рамки которого виднелось пухлое уставшее лицо. Выставляя её все ставили хэштег и грустные смайлики.

Инстаграм взорвался. Люди выкладывали фото расчлененного тела, повисшего на кресте (зачем?). Администрация социальной сети и города быстро чистила все публикации, боясь напугать ещё больше и без того напуганных людей.

Мама молчала, смотря в окно и пережёвывая остывшую глазунью. Вот от кого, а от неё я не ожидал столь отстраненной реакции. Я видел картину, как только продрав глаза вижу собранный чемодан и лохматую напуганную мать «Уезжаем быстрее!», «Валим!», «Этот город проклят!» – короче, типичные представления о суетливых матерях, боящихся всего на свете. Но вместо своих фантазий я видел это: грустный поникший взгляд, крепко стиснутые губы, словно боясь что из рта вылетит неуместное слово; опущенный подбородок – кажется, она ссутулилась первый раз в жизни. Стройная осанка всегда выделяла её среди других перекошенных родителей. Должно быть, помогли занятия балетом в детстве.

«V” – всплыла перед моими глазами алая буква. От неё в разные стороны струились литры крови.

Возможно, главной причиной остаться был мой отец. Улыбаясь, он сидел с краю стола делая вид что город, где вчера убили подростка сущая утопия. А знаете из-за чего? Из-за того, что его зарплата тут выше чем в рыбацкой деревне в целых четыре раза. Он даже стал сидеть по другому: самодовольная, наглая осанка бизнесмена. Начал чувствовать себя по другому: ни как человек, чья рубашка жутко пропахла рыбой, а лицо похоже на то, будто пять минут назад у него умер кот. А как человек, который наконец начал получать удовольствие от жизни. Идеальный мужчина: напивая себе под нос мелодию из заедающей рекламы он быстро съел завтрак, пританцовывая выпил стакан кофе и напоследок чмокнул жену. Хоть у кого-то дела налаживаются.

Коридоры школы, из яркого шумного места встречи молодёжи превратились в тесную канистру с тёмной нефтью. Толпа стала сборищем траурных подростков, каждый из которых всем своим видом пытался показать, что скорбит. Для всех учеников имя «Давид» стало не тем звуком, после которого хихикнув стоило крикнуть «А, тот обдолбанный жирный еврей? Я видел этот видос». Для всех учеников его фотография стала не поводом для отпущения очередной пошлой шутки, а поводом чтобы сжать руки перед собой в искренней молитве. Вот так, лишь умерев на глазах у всех зажатый жирный парень стал горем города.

Его фото висело рядом с шкафом – всё тот же снимок из школьного альбома, где он печально смотрел в кадр будто вот-вот расплачется. Тот день он запомнил надолго, в отличии от довольных собой обидчиков из баскетбольной команды: перед фотографированием один из них толкнул толстяка лицом в противную грязь, реки которой мерзкой густой жижей текли у школы, с криками: «Мерзкие гадкие свиньи должны жить только так!» В то утро он где-то пол часа провёл над раковиной в туалете, пытаясь хоть как-то отмыть вонючую жидкость.

И до сих пор, на висевшей тут фотке виднелись коричневые капли на воротнике серой кофты Давида. Всю жизнь он был посмешищем, после случая на вечеринке превратившись в «популярное посмешище».

Сейчас же, над десятком горевших свечей и несколькими алыми розами склонилась почти вся школа, горюя за ушедшим навсегда. Лицемерили они – неизвестно, ведь как можно понять, толкал ли лицом в грязь Давида широкоплечий брюнет, сжавший в руках тонкую свечку и дотронувшийся до рамки фото, висевшего на железной дверце шкафа? Как можно понять, тыкала ли пальцем в растерянного ослепшего парня рыжая тонкая девчонка, по щеке которой медленно скатилась слеза?