Ольга Птицева - Край чудес [litres]

– Я смог отбиться, но сейчас меня ищет местный бомж. У него есть собаки. Я думаю, все было спланировано. Меня специально заманили сюда. Здесь уже погиб мой старший брат. Но им мало. Им нужен я. – Парень тяжело сглотнул, посмотрел за камеру, туда, где все громче был слышен собачий скулеж. – Мне очень страшно, – признал он, с трудом фокусируя взгляд, и замолчал.

Южин выключил камеру, отшвырнул от себя телефон и прижался лицом к полу. Парень на экране исчез. Южин не чувствовал его собой. И пока собаки скулили, обнюхивая все углы, думал, на кого же так сильно он был похож.

«На отца», – наконец понял Южин. На их с Дэном папу.

Терпеть было невозможно. В тесной палате не осталось воздуха. Только чужое дыхание, чужой запах и гарь, доносящаяся из общего зала. Мага метала на пол карты, перед ней застыл Южин, в его глазах отражался луч фонаря, брошенного на пол. Тарас топтался над ними, искал кадр. Все как обычно. Ничего нового. Работать работу, ради которой они сюда и пришли. И никакого Костика, никакой порезанной ладони чертовой Маги, никакого Лёнчика, оставленного в углу. Никаких поцелуев на ночном ветру. И пусть Костик, шагнувший за Край, стер всякую важность случившегося на крыше, мир, не сдвинувшийся ни на сантиметр от их близости, бесил сильнее всего.

«Я сейчас закричу», – поняла Кира и сцепила зубы, чтобы не испортить Тарасу кадр.

От этого стало совсем уж невыносимо. Работать работу. Вбивать гвоздь, чтобы гость не ушел. Стишок Лёнчика ввинчивался в воспаленный мозг.

У меня сидит гость. Кира, как была на четвереньках, поползла к выходу. В голове у него гвоздь.

Перевалилась через порог, почти упала, но кто-то подал ей руку. Это я его забил. Кира оперлась на протянутую ладонь. Чтобы гость не уходил.

– Уже уходишь? – Жека смотрел на нее, а Кира смотрела только на Микки-Мауса.

Тот упирался тонкой лапкой в бок. Во второй держал пилу. Смотрел с ехидной улыбочкой. Кира пробормотала что-то невнятное. В голове у него гвоздь.

– Толчок у нас в любом углу, если тебе приспичило, – добродушно разрешил Жека и вернулся в палату, где Мага предвещала Южину тяготы и лишения в казенном доме.

В темноте Кира окончательно потерялась. Вниз. Туда, где заканчивается шахта лифта. Где-то же она заканчивается. Ровно на восемь этажей ниже места, откуда в нее шагнул Костик. Бетонный колодец должен оборваться дном. И что лежит там сейчас, то и нужно увидеть. Тело. Или горячий прах. Или ничего, только смятые пивные банки и битое стекло. Костик точно был. И точно упал. Если остальным легче делать вид, что это не так, то ее, Киру, это больше не касается.

– У меня сидит гость, – пробормотала она, пробираясь через зал, а тот прямо под ее ногами заполнялся неясными очертаниями предметов. – У него в голове гвоздь.

Кира ощупала перевернутый письменный стол – ветхое дерево, поломанные ножки, отошла от него на два шага, резко обернулась. Не исчез. Зато сбоку появилась железная стремянка с ведром на верхней перекладине. Кира встала на носочки, пощупала гнутую ручку. Опустилась, вытерла руки о толстовку. В кармане что-то звякнуло.

– Это я его забил. Чтобы гость не уходил.

Идти с гвоздем, зажатым в кулаке, было спокойнее, чем без него. Кира и не помнила, как подняла его с пола и засунула в карман. Вот гвоздь лежит далеко, не дотянешься. А вот он уже рядом – наклонись и возьми. И только узкая полоска тени мелькнула от стены и обратно. Кира кивнула сторожу и засунула гвоздь в карман. Баллончик ухнул вниз вместе с Костиком. Ржавый гвоздь пришелся кстати. А теперь Кира рассекала собой темноту, а та срасталась у нее за спиной с чуть слышным шипением. С гвоздем в руке этот звук был почти не страшным. Ноги сами вынесли Киру на лестницу. Гарь клубилась над ступенями.

– Бомжи, – успокоила себя Кира, не замечая, что говорит вслух. – Нету там крематория. Просто бездомные греются.

Тряпки жгут, тянут руки к огню. Гадко и грустно, но не страшно. Кира опустилась на одну ступень, потом на другую. Прислушалась. Ничего. Может, только легкий гул от стен. Можно спускаться. Вместе с гарью там собиралась и темнота.

– Просто света нет, – напомнила себе Кира. – Главное, не споткнуться.

Ступени крошились под ногами. Кира то считала их, то сбивалась со счета, замолкала, но тут же принималась считать заново. От темноты еще можно было отмахнуться ржавым гвоздем, а вот тишина гудела в стенах достаточно громко, чтобы признать: этот звук расходился сразу отовсюду, заполнял лестничные проемы и становился все громче. С каждой новой ступенькой, ведущей вниз.

– Мы уже здесь шли, – успокоила себя Кира. – Шли же. Или по другой лестнице. Но шли.

Уверенности не было. Заброшка перекрутилась коридорами и лестницами, и Кира потерялась в ней, напрочь забыв, в какую сторону они шли, куда хотели попасть и зачем. Осталось только одно желание – спускаться, чтобы выйти к самому основанию, а уж там она вспомнит, зачем это все начиналось.

– У меня в кармане крыса, – сказал из темноты Лёнчик, брошенный на полу у ног Маги. – Я нашел ее в лесу.

– Она мокрая и лысая. Я домой ее несу.

Кира шла через прорехи, что оставлял в темноте ее голос, обходила торчащую из ступеней арматуру, раскачивала перила, и те с грохотом валились вниз. Стоило Кире пошатнуться, как бесплотная рука подхватывала ее за локоть. Стоило испугаться, как голову тут же вело и кружило, почти сладко. Совсем не тревожно.

– У меня в кармане крыса, это я ее забил, – не унимался Лёнчик.

– Нет же, ты все перепутал! – засмеялась Кира. – Крыса в кармане, а гвоздь в голове.

И вдруг увидела себя со стороны. Зареванная, с грязными разводами на лице, в пропотевшей одежде, спускается по разрушенной вандалами лестнице, сжимая в руке ржавый гвоздь, украденный у припадочного мальчишки. И ведет с ним беседы. Хотя его нет рядом, он остался в комнате, наглотавшись чужой крови. Так себе картинка, а ей хоть бы хны. Она хохочет. Бубнит себе под нос детские стишки. И идет, сама не зная куда.

«Прямо как дед», – подсказала Кире темнота.

Тот выходил из спальни по ночам, бормотал себе под нос, шел куда-то, упирался в углы и ужасно им удивлялся, а потом начинал вопить, пока мама не включала свет, не обнимала его за плечи, не вела обратно в постель. «А вначале давай-ка тебя умоем, да, пап?» Кира просыпалась еще до того, как дед начинал буянить. Узнавала его по шагам, шаркающим и неровным. Затихала под одеялом и ждала, когда поднимется мама. Тоска и жалость сковывали тело, как сонный паралич. И быстро сменялись стыдом.

Почему Кира ни разу не встала? Почему не пошла на звук, не дождалась, пока мама выведет деда в коридор, не обняла его со второго бока, не помогла дотащить до спальни и уложить, тяжелого, обмякшего, вздрагивающего? Почему ничего не сделала? Нет, сделала, приперлась сюда, чтобы заработать на побег. И даже не сумела в этом признаться.