Ольга Птицева - Край чудес [litres]

– Мне тоже ужасно страшно было, – призналась Катька. – Тут же грязь, холодно всегда. А потом ничего. Мы костер жгли. Болтали о всяком. Больше Раф, конечно, а мы его слушали.

Она оперлась на бортик бассейна и подложила под голову ладонь. Но Тарас смотрел только на руку, вымазанную в крови, и его скрючивало мучительными судорогами. Он сжал зубы, чтобы не заорать.

– Раф тогда и сказал, что Ховринку обязательно уничтожат. Но те, кто успеет, здесь и останутся. И плевать будет, снесут – не снесут. Они же тутошние станут. Ховринские. Делов-то – через Край и в Край чудес. Только не все туда попадут. Надо заслужить. И решиться. Я тогда сразу поняла, что не стану такое делать. У меня мама болеет, сестра младшая. Как им потом жить, если я… решусь?

Шлепнула ладонью по воде. И капли полетели на Тараса, тот боднул головой и без сил опустился на пол. Теперь он мог только лежать и слушать.

– Мага первая пошла. Раф ее даже отговаривал: рано еще, погоди. Но она смелая. – Катька вздохнула. – Я никогда такой не была. Я ей говорила: подумай, Магочка, это же не шутки. Это же все на самом деле. Не отмотать потом. Но Мага даже с Рафом умеет спорить – я ей не указ. Нет, говорит, если Раф смог, то и я смогу. И как спрыгнет. Мы тогда испугались, кошмар. Думали, все. Прикроют лавочку. А Раф над нами посмеялся. Нет, говорит, вернется Мага. Она ховринская, что с ней станется. Пойдемте, говорит, печку разжигать. Чего стоите? Ну мы и пошли.

Время остановилось. Тарас слышал голос Катьки и ленивые всплески, но громче стучало его собственное сердце. Неровный, сбитый ритм. И перерывы между ударами становились длиннее. Катька не замечала его умирания и все говорила, погружаясь в воспоминания, как ее тело в лечебную ванну, полную крови.

– Когда Мага вернулась, Жека сразу сказал, что он следующий. А Раф его даже отговаривать не стал. Руку пожал. Мужик, говорит. Такие нам нужны.

Катька замолчала. Потом всхлипнула. Под щекой Тараса хлюпало. То ли кровь из ванны, то ли его собственные слезы. Лицо Катьки было на одном уровне с его лицом. Но смотрела она мимо Тараса. А красная жижа пропитала все ее волосы и тихонько струилась по лбу. Тарас закрыл глаза.

– Я его просила, – жалобно сказала Катька. – Не ходи, говорю, не надо. Мы же с тобой вместе. Мы же живые. Ну зачем тебе прыгать? У нас же целая жизнь. Ты, говорит, дура, не понимаешь ничего. Какая снаружи жизнь? Я присяду через год. Ты нарожаешь нищету. Здесь мы нужны, а там нет. А ты подумай, говорю, вдруг не получится. Вдруг прогоришь? Ну вдруг? – Всхлипнула еще раз, Тарас приоткрыл глаза, Катька терла нос, размазывая по нему красное. – А он обиделся. Жека. Даже побил меня немного. Кричал: если этот мелкий смог, я что, не смогу, что ли? Короче, Жека через два дня сам пошел. Только Раф знал. В шарагу приехала, а Жеки нет. Ну я сюда бегом. Прихожу, а тут уже дым стоит. Ну и все. Жека тоже ховринский оказался. А мне что делать было? Слышишь, бородатенький, что мне было делать? Я же никому не сказала…

Нужно подняться. Внутренний голос перекрикивал и Катьку, и ломаный стук сердца. Прямо сейчас упереться руками в пол, оторвать тело, перенести вес на ноги и оказаться на четвереньках. А дальше – как получится. Только быстро. Схватить фонарик – этот последний, нельзя его оставлять, и к выходу. Галерея большая, так что двигаться придется быстро. Но, чтобы выбраться из бассейна, Катьке тоже понадобится время. Тарас не сомневался, что она рванет за ним, чтобы утащить на самое кровяное дно. Но он будет быстрее.

Пока Катька шмыгала носом и бормотала что-то бессвязное, Тарас пошевелился, группируясь, оперся на ладони и попытался подняться рывком, как делал после отжиманий. Раз – и ты в планке. Два – и прыжком подтягиваешь ноги. Три – и уже стоишь. Переводишь дух. Давай, можно считать это тренировкой перед призывом. Зря, что ли, сгонял с себя жир и слабость. Вперед, ты, никчемная туша!

Ругаться на себя было легче, чем заставить тело шевелиться. Наконец Тарас вдохнул поглубже и на выдохе выпрямил согнутые в локтях руки. Ладони разъехались, и Тарас обрушился на самый край бассейна. Катька оказалась рядом. Ее голые плечи мокро поблескивали. Только не от воды. Запах трудно было перепутать – все та же забытая в гараже гайка, мокрая земля и лежалая окровавленная вата. Катька потянулась к Тарасу, опустила ему на предплечье ладонь, наклонилась поближе. Ее горячий шепот обжег Тараса.

– Я никому не сказала. Не сказала. Не сказала. Жека меня не заставлял. Ты не подумай, бородатенький. – Провела пальцами по его щеке. – Я сама так решила. А что мне еще оставалось? Я же никому не сказала. Мама больная, ей такой подарок ни к чему. Сестра маленькая, ее саму еще растить. Не было у меня вариантов. Только Край и остался. – Судорожно вздохнула. – Пока остальные в подвале отмечать сели, я пошла и прыгнула. И никому не сказала.

Отстранилась немного.

– У тебя глаза добрые. Жалко, что мы раньше не встретились.

Тарас сжался, Катька удержала его за предплечье. Не потянула к себе, а просто оставила там цепкие пальцы.

– Я тебе покажу, – наконец решила она. – Никто не знает, а тебе покажу.

Тарас почувствовал, как ее рука соскальзывает в кровавую воду. Катька медленно погрузилась в нее, но тут же вынырнула до пояса. Почти беззвучно. И застыла так, позволяя Тарасу отползти от края. Он не смотрел на Катьку. Не мог поднять глаз, но кожей чувствовал, что она не сводит с него тяжелого взгляда.

– Я его Женечкой назвала, – сказала Катька, когда Тарас распрямился, поднимаясь на ноги. – В честь папы.

Можно было уйти не глядя. Тарас понял это по тишине, заменившей все звуки в галерее. Оставить ее одну. Не слушать больше. И не знать, что она достала со дна чертовой ванны. Но Катька хотела показать то, о чем никто не знал. Может, потому еще и не свернула ему шею. И Тарас посмотрел.

Катька вылезла наружу по пояс. Кровь стекала по ней, оставляя на светлой коже темные следы. Брошенный в сторону фонарик почти не освещал ее. Но в дыры на потолке проникал рассеянный утренний свет. Его хватило, чтобы разглядеть плотный сверток, лежащий в руках Катьки. Расслышать шепот, которым она убаюкивала его, прижимая к впалому животу.

Ее голос заполнил всю галерею. И весь этаж. И корпус. Вся ХЗБ пропиталась им, как рукав Тарасовой куртки пропитался кровью. Пока Тарас шел по коридору, путаясь в ногах, пока припадал к стенам, чтобы не свалиться от слабости и дурноты, он все еще слышал его – Катькин шепот:

– Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни. Пчелки затихли в саду, рыбки уснули в пруду. Месяц на небе блестит, месяц в окошко глядит…

И когда, окончательно потерявшись среди однотипных провалов в пустые палаты, Тарас сполз по стене и затих, сглатывая горькое, что текло из его глаз и носа, Катька все не утихала: