Мирей Кальмель - Проклятая комната

— Полагаю, знаменитый философский камень, — без обиняков ответил он.

— Конечно, разумеется… но есть еще кое-что…

Франсуа подошел к печи и поджег находившиеся в ней угли. Они загорелись с глухим гулом, осветив комнату красноватым светом. Здесь было холодно, как снаружи. Через трубу потухшего камина в лабораторию проникал ледяной воздух. Скрестив за спиной руки, Гук без колебаний приблизился к разгоревшимся жарким пламенем углям. Франсуа поворошил уголь железным стержнем с деревянной ручкой. Ему явно доставляло удовольствие погружать в угли кочергу, разравнивать куски, чтобы огонь был еще жарче.

— Через философский камень алхимики надеются обрести вечную молодость и, конечно же, получить золото, много золота. А я желаю большего. Я хочу власти. Абсолютной, неделимой. Той могучей власти, которая дает и неисчислимое богатство, и вечность. Ты вообразить себе не можешь, как пьянит сознание того, что никто не смеет восстать против тебя, что весь мир лежит у твоих ног, лижет твои сапоги, зная, что при малейшем ослушании будет раздавлен. Мне отвратительно непослушание. Но больше всего я ненавижу предательство.

Наступило молчание. Гук сохранял спокойствие. Теперь-то он был уверен, что Франсуа все знал. И все же оба они были внешне спокойны. Стержень раскалялся, краснел в горниле, Франсуа не мог оторвать от него глаз.

— Ты хорошо служил мне, Гук. Иногда ты не был согласен со всем, что я делал, но никогда мне не перечил. А потом ты взял в жены эту девушку. Ты боялся, что я накинусь на нее или же чувствовал себя виноватым за свою подлость, прево?

— Пожалуй, и то и другое. Но тем не менее я ее люблю, — чистосердечно ответил Гук.

— Ах, любовь! Как это глупо и смешно! — ухмыльнулся Франсуа. — Причины твоего выбора мне глубоко безразличны. Ты был послушен мне, и это главное. Власть, она как вино: чем больше пьешь, тем сильнее пьянеешь. Мне становится плохо от одной лишь мысли, что я могу потерять частицу ее. Это все равно, как если бы у меня вырвали душу. Возьмем мою жену, она была покорна и уважительна. Но вдруг выдумала нелепый предлог и воспротивилась моей воле, а я, как назло, заболел, словно сама судьба захотела меня принизить, сломать. Вообрази, Гук, все это время я ничего не делал, а только размышлял, пытался понять, почему неожиданно лишился власти. Жена довольно скучна в постели… Ты ее развеселил?

— Думаю, да.

— Хорошо. Тебе опыта не занимать. Это было до или после того, как она забеременела?

— После.

— Стало быть, отец — я. Это неплохо. Земли Шазеронов нуждаются в наследнике. Я пощажу супругу, хотя убежден, что это она тебя соблазнила. А ты бы не рискнул, я знаю.

— И все же я один за все в ответе.

— Хватит, Гук, я же сказал, что не буду ее наказывать. Можешь не оправдываться. А ведь наказать я должен тебя, это мне неприятно. Мне следовало бы убить тебя за оскорбление, но ты верно мне служишь. Ты заботился обо мне, как отец, два раза выхаживал меня. Полагаю, я обязан тебе жизнью. Хотел ли ты моей смерти, Гук?

— Я и сейчас этого хочу!

Франсуа опять ухмыльнулся.

— Люблю откровенность. Тебе повезло, что ты родом не из наших краев. На твоем месте я бы не стал так долго раздумывать. Но я не люблю жену, она не стоит того, чтобы я тебя возненавидел за то, что ты спал с ней. Лучшего прево, чем ты, мне не найти. Однако я заслуживаю некоторого возмещения, согласен? И конечно, ты больше не приблизишься к моей жене.

— Обещаю.

— Ты ее любишь?

— Нет.

— А вот она, думаю, тебя любит. Мне бы не хотелось, чтобы она узнала о нашем разговоре — раз. И два — я хочу, чтобы ты ее по-настоящему бросил. Для женщины самое худшее — быть обманутой в своих чувствах. Несчастье сделает ее податливее. Это будет маленькая месть. Но это еще не все. По возвращении я заберу у тебя самое для тебя дорогое, и мы будем квиты, не так ли?

— У меня нет ничего ценного, кроме жизни.

— Есть, Гук де ла Фэ. Жизнь ты уже отдал ей.

Гук почувствовал, как вопреки его воле в нем закипает ярость.

— Не трогайте мою жену! — сквозь зубы прорычал он.

Губы Франсуа раздвинулись в жестокой улыбке.

— Значит, я угадал. Ты умер бы ради нее, так? Как тот дурень ради ее сестры. С меня хватит, прево! При первом удобном случае я возьму ее, как ту Изабо, хотя, признаюсь, она меня не очень-то возбуждает.

Кулаки Гука сжались, он в ярости повернулся к Франсуа. Но тот предвидел такую вспышку. Раскаленным докрасна стержнем он ударил его по лицу. Задымилась обожженная кожа.

Гук отшатнулся, взвыв от боли и неожиданности. Франсуа, воспользовавшись тем, что тот прижал руки к лицу, вонзил стержень ему в грудь. Гук упал на колени, в глазах у него потемнело, захватило дух. Франсуа схватил его за волосы и приподнял его голову. Был он на удивление спокоен.

— Ты не умрешь, Гук де ла Фэ. Ты продолжишь мне служить, каждый день помня об этом. Если ослушаешься хоть раз, она будет моей, слышишь? А потом я заклеймлю ее, как тебя, в назидание всему краю.

Резким движением он выдернул из его груди стержень и бросил на раскаленные угли. После этого распахнул дверь.

— А сейчас вон отсюда! О тебе позаботятся в службах. Там всем известно, за что я тебя наказал. А… забыл, вели прислать мне Роману.

Кашляя и харкая кровью, Гук с трудом поднялся. Уцепившись за дверной косяк, он доставил себе удовольствие смерить своего палача полным ненависти взглядом, затем, пошатываясь и зажимая ладонью рану на груди, спустился по лестнице.

Дама Клотильда не задала вопросов, увидев входившего Гука, и тут до него дошел смысл слов, сказанных Франсуа: все знали о его связи с Антуанеттой. Подумать только! А он-то воображал, что они очень осторожны…

Франсуа был искусным фехтовальщиком. Он всадил стержень куда надо, выведя из строя противника, но не задев жизненно важных органов. Гук запрезирал себя. Он недооценил своего господина. Франсуа знал все с самого начала. Он читал в нем, в них, как в открытой книге. Неужели он настолько порочен, что столько лет разыгрывал доверие к нему? Альбери была тысячу раз права. Это не человек, даже не животное. По сравнению с женой Гука, в которой текла смешанная кровь и на которой лежало постыдное клеймо, он был просто скотом. Подлым, отвратительным скотом.

Романа с довольным видом поднималась по лестнице. Она была любимицей сеньора, было ей семнадцать лет и она считала, что ей здорово повезло. У Гука тем не менее возникло чувство, что он послал ее на бойню. Отчаянно уставший от своей услужливости, он позволил Клотильде перевязать рану, и, несмотря на боль, не издал ни звука.

В тот же вечер они как ни в чем не бывало возвратились в Монгерль, и лишь подернувшийся коркой ожог на лице свидетельствовал о верноподданничестве прево. Гук невольно сгорал от стыда, когда жена искренне обняла его.