Мирей Кальмель - Проклятая комната

— Тебе больно? — спросила она.

Он покачал головой. Боль, разрывающую его сердце, нельзя снять никакими мазями.

— Что случилось, Лоралина?

Она вздохнула, ласково коснулась ладонью его лба с прилипшими прядками.

— Я думала, она поймет. Я ошиблась. Я люблю тебя Филиппус, но как только твои раны заживут, ты должен будешь уйти и забыть меня.

Он рывком приподнялся, ярость бушевала в нем.

— Без тебя?! Уже десять дней я смотрю, как ты живешь, и ни мгновения не сомневался в тебе. Ты обещала предоставить сеньора его судьбе и следовать своей. Я не могу и представить, что тебя не будет рядом со мной.

— Ты не понимаешь, любовь моя! У меня нет другого выбора! Я принадлежу ей…

— Но кому, о господи? — почти взвыл он, схватив ее за руки.

— Волчице, серой волчице. Это она привела сюда мою мать, она опекала нас, а когда я появилась на свет, обучила меня языку волков. Она — их мать, и они почитают ее. Никогда бы не поверила, что Ситар выступит против нее. В каждое полнолуние она приходит сюда и спит рядом со мной. Я принадлежу ей, Филиппус.

— Нелепость! Это всего лишь зверь!

— Нет, мать всегда говорила, что она нашей породы.

— Но такое невозможно, Лоралина!

Она печально взглянула на него, опустила глаза. Затем медленно повернулась и приподняла волосы на затылке.

Филиппус почувствовал, как похолодела в жилах кровь. От затылка к шее девушки спускался пучок серой шерсти шириной в два дюйма и такой же толщины. Он не поверил глазам своим. Все это вздор. Оборотни существуют только в сказках!

— У каждой женщины нашего рода есть такая отметина. Не знаю почему, но, возможно, по этой причине я обладаю странными способностями. Я понимаю язык животных, могу бегать быстрее и прыгать выше, чем обыкновенный человек, могу по запаху находить лечебные корешки…

— Ты могла перенять все это от матери и от волков. В этом нет ничего необычного. Просто ты приспособилась к среде, в которой живешь. Ты была готова ослушаться свою тетю, при чем здесь этот зверь?

— Тетя поверила мне. Я солгала ей, сказав, что ты чувствуешь себя обязанным мне жизнью. Стельфар не дала мне выбора. Если ты не уйдешь, она тебя убьет. Когда потеплеет, она проводит тебя в укромное место тьерских гор. Там ты найдешь лошадь, провизию и золото. Она дает тебе пять лунных месяцев. Когда она снова придет, мы попрощаемся.

Филиппус промолчал. Пять лун. Пять месяцев. Впереди было целых пять месяцев, чтобы убедить ее оставить эти глупые предрассудки. Пять месяцев, чтобы заставить ее преодолеть страхи, угрызения совести и доказать ей свою любовь. Пять месяцев, чтобы окончательно вылечиться.

— Люби меня, — нежно прошептал он.

Лоралина повернула к нему огорченное лицо. Удивление блеснуло в ее глазах.

— У нас еще есть время, — прошептал он. — Не дадим страху перед будущим испортить день сегодняшний. Прикосновение твоего тела заставит меня забыть о ранах, стоны твои заглушат шум драки, поцелуи твои изгонят вкус крови. Неважно, кому ты принадлежишь, потому что я теперь принадлежу только тебе.

Она с рыданиями упала на грудь Филиппуса. Но очень быстро вновь очутилась на его бедрах, гибкая, как кошка, вздымающая свои твердые груди, изгибающаяся и опадающая под тяжестью наслаждения.

Гук осторожно перенес Альбери на кровать, аккуратно раздел ее. Она все еще была без чувств. Он с первого взгляда определил, что рана не опасна, что это укус. И сразу же возник вопрос: почему волки напали на его жену? Она же сама не раз говорила ему, как они уважают, почитают.

Не желая никого тревожить, он сам спустился в службы, вскипятил воду, вылил ее в лохань, захватил чистые тряпки. Ему повезло, что все еще спали.

Стараясь не шуметь, он вошел в комнату. Жена его сидела на кровати и растерянно оглядывалась, скрестив руки на обнаженной груди. Он заторопился, забрызгав пол, поставил у ее ног лохань с колышущейся водой и с беспокойством спросил:

— С тобой все в порядке? Рана у тебя легкая, я сейчас ее перевяжу.

Она печально посмотрела на него:

— Тебя здесь не было, когда я проснулась. Я подумала…

— Ты неправа, Альбери, да и я сам еще больше неправ. Покончим с этим. Я здесь. Как и прежде.

Он нежно поцеловал ее в лоб, потом принялся очищать рану. Он не хотел ее ни о чем расспрашивать, зная, что нужно подождать, пока ей самой не захочется поделиться с ним. Немного спустя она поведала.

— Не понимаю, что бы это могло значить. Ситар бросился на меня! Впервые. Лоралина разнимала нас, но у меня такое чувство, что она была на его стороне. С годами он становится ревнивым. Он присутствовал при ее рождении, и теперь, когда ее матери больше нет, он, наверное, считает себя ее опекуном.

— Расскажи племяннице всю правду!

— Ни за что. Не хочу, чтобы она мучилась, как и я.

Они замолчали, пока он перевязывал ей плечо. Закончив, он сел рядом. Она тихо проговорила:

— Никогда я не чувствовала себя такой одинокой. Мне показалось, что я тебя потеряла.

Осторожно, чтобы не причинить ей боль, он обнял ее. Всю ночь он искал нужные слова, которые бы так пригодились сейчас.

— Я один во всем виноват, Альбери. Я укрылся за ложью, убеждая себя в твоей невиновности. Дело не в событиях последних месяцев, а в твоем отказе принадлежать мне. Я много размышлял обо всем этом, о последствиях нашей близости. Для меня они ничего не значат. У меня больше нет состояния, настоящего титула, земли. Ничего, что я мог бы оставить моим сыновьям, если даже они у меня будут. Ни богатства, ни имени, ни славы. Мой род может прерваться, и я не буду сожалеть…

— В моем чреве затаился зверь!

— Я его укрощу, потому что не боюсь его.

— А если родится ребенок?

— Решать тебе одной. По велению сердца и души. Будет он жить или умрет, я ни в чем тебя не упрекну. Мы вместе ответим за последствия. Прошу тебя лишь об одном: не отказывай мне в праве любить тебя как женщину.

— Не знаю, смогу ли я вынести…

— У нас есть время. Все оставшееся время моей жизни, если надо.

— А дама Антуанетта?

— Я позволил соблазнить себя. Ей очень не хватало любви. Мне тоже. Шазероны всегда добиваются желаемого, ты знаешь. Я должен сделать так, чтобы она сама бросила меня, не хочу, чтобы ее гнев пал на тебя. Доверяй мне, Альбери!

— И все же ты ее любишь.

— Да, и я так думал. Я нуждался в любви, совсем потерял голову от одиночества. И чуть не потерял тебя. Прости.

— Не тебя я ненавижу, а себя.

— Знаю. Пришло время забыть об этом.

Он мягко поискал ее губы. Она не сопротивлялась. Прошедшим вечером, когда близкие прогнали ее, она потеряла почву под ногами.

— Будь моей… Этой ночью, — умоляюще прошептал Гук.

Он осторожно уложил ее на стеганое одеяло. Она же все еще прикрывала руками обнаженную грудь. Он осыпал их поцелуями, целовал ее губы, шею, живот. Сопротивление ее слабело, а его дыхание учащалось, сердце стучало гулко. Когда барьер приличий был сломлен, она закрыла глаза, убегая от своей непреклонности.